Ключ дома твоего

Вчера, после взрыва она одна осталась стоять на месте, не шелохнувшись. Ни один осколок не задел ее, только оглохла она на первое время, постепенно, звуки стали возвращаться и первое, что она услышала стоны тех, кто минуту назад шли с ней рядом. Она оглянулась, никого рядом не было, и тогда она пошла на стон, он раздавался справа. И чуть не упала наткнувшись на изуродованное тело молодого Аурелино. Он еще был жив, точнее тело его еще жило, страдало от боли, и не могла определить Габриэлла, что она сейчас ему желает, выздоровления или скорой смерти. Конец наступил скоро, и все это время рядом с Аурелино сидела Габриэлла, положив голову его себе на колени. И спокойно ушел из жизни молодой солдат. Закрыв глаза ему и поцеловав на прощание, Габриэлла осторожно встала, словно боялась потревожить его сон. Словно во сне переходила она от одного к другому и не верила, что все они погибли. Уходить собралась она, когда вдруг снова услышала слабый стон. И уже через минуту она двумя руками разгребала черную, жирную землю с толстыми корнями многолетних полевых трав, глубоко впившихся в почву, настолько сильно и цепко, что даже взрывная волна не могла оторвать их друг от друга. Фархад, засыпанный тяжелыми комьями земли, был в тяжелом состоянии, глаза были закрыты, и лишь, иногда, он слабо постанывал; левая рука его лежала неестественно вывернутой и вся была залита кровью. Габриэлла за последнее время такие раны видела уже не раз и поэтому первым делом схватила бинт, что носила с собой и крепко перевязала его руку повыше локтя. Но когда она попыталась приподнять его, он, громко застонав, потерял сознание. И все же ей удалось высвободить его, и приподняв за правую руку, взвалить себе на шею. Сколько она так шла, не знает, она просто шла, и главное для нее было вывести его к людям. А кто там будет впереди, ее уже не интересовало, раненый человек уже перестает быть воином, он просто больной. И долг каждого помочь человеку в беде. Но только к полудню она увидела на дороге повозку. И снова ей повезло. Этот день действительно стал для нее счастливым. В повозке ехал одинокий старик, и его не нужно было ни о чем просить. Он сам, остановив свою хромую лошадь, бросился к Габриэлле. Вдвоем они подвели Фархада до повозки и уложили поверх старого, мятого сена, что лежало внутри. Старик, сняв с себя выцветавшую шинель, укрыл им Фархада, причитая по поводу его раны.

- Нет, руку видать, он потеряет, - говорил он сам себе, - на чем висит она, не пойму, одни ошметки. А ты, доченька садись сюда, - и он указал ей место рядом с собой, - здесь, на подушке, мягче.

- Спасибо, дедушка. А вы куда едете?

- Домой, в сторону Валенсии.

- А как здесь оказались, так далеко от дома?

- К сыну ехал. Раненый он был, лежал тут недалеко. Мне о нем весточка была.

- Ну как, нашли его.

- Нашел. Могилу его у госпиталя нашел.

- Простите.

- Хорошо хоть знаю, где могила его. Кончится это безобразие, жену привезу. А если бы погиб где-нибудь в бою, или утонул к реке, где искал бы его? Нет, так лучше, слава богу.

Ужас охватил Габриэллу, когда до нее дошло, чему радуется этот человек. Уже одно то, что он нашел могилу своего сына, стало ему утешением. Сколько семей в округе будут смотреть на него с завистью, ибо для них не будет и этого.

- За кого он воевал?

- Не знаю. Разве это имеет значение?

- И у тебя нет ни к кому ненависти?

- Есть.

- И к кому?

- К дьяволу.

- К кому.

- К дьяволу, - снова повторил старик, и посмотрел на Габриэллу. - Это дьявол сейчас правит на нашей земле. Засел он в душах людей и забыли они бога. И отвернулся он от нас, от Испании нашей.

- Навсегда? - с испугом спросила Габриэлла, веря каждому слову этого старика, которого видела первый раз в своей жизни. Долго молчал старик, глядя на дорогу, по которой они медленно передвигались. Габриэлла подумала, что старик не слышал ее вопроса, и хотела его повторить, когда старик ответил.

- Нет, Бог милосердный. Простит он нас.

- А скоро простит? - с надеждой спросила его снова Габриэлла, словно старик все знал.

- Когда ужаснутся люди от крови.

Некоторое время ехали они молча, потом старик начал говорить. Казалось, он говорил сам с собой, негромко, с расстановкой, иногда останавливаясь, прислушиваясь к словам.

- Кровь, она как вино, такая же красная, бурлящая. Разница только в возрасте. Вино чем старше, тем вкуснее, у людей наоборот, старая кровь не пьянит. Потому и погибают на войне чаше молодые, кровь их для дьявола вкуснее. Но, как и вино, вид крови вначале разжигает человека, веселит его, играют мускулы его, хочется показать себя всему человечеству, посмотрите мол, видели ли вы когда-нибудь такой силы и красоты. Потом она сводит с ума, и уже ни о чем не думают люди, только чтобы было этой крови больше и больше, но не наступает успокоения и, наконец, приходят они в ужас от содеянного и тогда, когда человек впервые вздрагивает от вида своих кровавых рук, он снова взывает к Богу. И Бог возвращается, и прощает своих неразумных сынов, - сказал старик, а затем тихо добавил, - только сына моего он больше мне не вернет.