Ключ-город

Трофима привлекали к себе не разбойники, не воры. Тянуло его к людям смелым и непонятным, к тем, кто волю добывал.

В их числе больше всего низовых казаков с Дона, с Волги. Совсем особой стати люди. Сильны, ловки. Кандалы носят легко, не сгибаясь. Особенно один пришелся по душе Трофиму. В порванной до пупа рубахе, никогда не унывающий, веселый, кудрявый, громкоголосый.

Ширяй привозил каторжным собранные солдатами хлеб и табак. До ночи сиживал он с новыми товарищами на соломе, слушал их рассказы про лесную волю, удалую жизнь. Верилось и не верилось тем рассказам.

— Думаешь, мы тут засидимся? — тесно придвинувшись и обдавая горячим дыханием, говорил кудрявый. — Как же, прикуешь нас к этим дьявольским галерам. Погоди, мы свое возьмем…

Обещание это было не пустое. Как-то в ночной час со стороны кронверка послышались вопли, удары, выстрелы. Шум не стихал, становился все громче, грознее.

Ширяй побежал к протоке, скользнул на плот, уперся шестом. Прячась за кустами, выбрался на противоположный берег. Сразу наскочил на кудрявого. Был он бледен, челюсти сжаты, глаза недобро светятся. Грозно крикнул Трофиму:

— Уходи отсюда. Уходи от беды!

И сам оттолкнул плот.

Так сиповщик и не узнал, что случилось на кронверке.

Крепость облетел слух, что каторжные бежали в леса. Многих поймали. Но нескольким посчастливилось скрыться от погони.

— Эка, ушли ведь, — завистливо говорил Ширяй, — вольны, как птаха в небе.

По тому же слуху выходило, что на кронверке идет розыск, кто всему делу голова, кто подбил галерных на буйство и побег…

Однажды вечером Трофим ездил на Березовый остров за бревнами; с Заячьего был уже налажен неширокий подъемный мост.

Возвращался поздно, впотьмах. У самых ворот крепости чем-то ударило его по лицу. Схватил. Что за черт? Босая пятка, нога человечья!

Отступил и увидел у съезда с моста виселицу. Рядом — вторая, третья. Закрестился мелко:

— Свят, свят…

Понял: пойманных галерных повесили. Чтобы другие не приохотились к побегу.

А тот, кудрявый, неужто и он на перекладине? В темноте не разглядеть…

Трофим вздохнул, закручинился. Снял шапку, вытер ею сразу вспотевшее лицо. Взял под уздцы лошадь, она храпела, роняла пену с губ. Осторожно повел ее под раскачивающимися на ветру.

Виселицы с неделю стояли у ворот крепости.

Строился Санкт-Петербург днем и ночью. Строился, набирал боевую силу.

Насыпанной землей поднимали берега. Клали ряжи, сооружали волноломы, чтобы в половодье либо в ледоход не потревожило остров.

Неподалеку от крепости выросла булыжная гора. Каждая повозка, приехавшая из глубины России, — хоть почтовая, хоть фельдъегерская, хоть с кладью — здесь останавливалась и сбрасывала взятые по пути камни. Без этих «непременных полевых камней» в город не пускали.

Камнями мостили дороги. Клали их и в основание домов.

Над государевым раскатом на высоком шесте зажгли маячный фонарь. Он светил вопреки вражеской эскадре, курсировавшей на взморье, вопреки шведской армии, надвигавшейся на молодой город.

Санкт-Петербург ждал корабли со всего света.

7. СЕСТРА-РЕКА

Утром на Заячьем ударили в набат. Неистово-тревожный звон летел над Невой. Нигде не было видно пламени. Солдаты бежали в казармы, хватали мушкеты, надевали подсумки с пулями.

Пешие полки еще только строились. Драгуны на крупных диковатых лошадях уже мчались — без дорог, через поля, через лес.

Стало в точности известно: армия генерала Кронгиорта идет на Петербург. В Лахте, в десяти верстах от города, вырезали нашу заставу.

Главная позиция Кронгиорта находилась на Сестре-реке. Мелкая извилистая речка петляла среди песчаных холмов. Тихая речка. Бой на ней разгорелся жестокий.

Конница появилась стремительно. Удар ее был силен. Шведы не успели уничтожить единственную переправу через Сестру-реку. Вслед за драгунами на другой берег перешел голицынский полк.

Но вот тут-то началось горячее до одури. Вдоль реки тянулась узкая дорога. Одним краем она обрывалась в мутную, медленно текущую воду. С противоположной стороны к ней подступала непроходимая топь. То, что топь непроходима, поняли сразу. Свернувшие повозки так и пришлось там оставить.

Шведы же заняли высотку в конце дороги. Они подтащили пушки и стреляли по войску, сжатому на узком пространстве.

Перекрыта дорога огнем. Вперед не пройти. Да и назад податься некуда. Уйдешь отсюда — придется драться с шведами у петербургской крепости; в осаде еще тяжелей. Никак нельзя уходить с Сестры-реки.

Полковник Голицын, как всегда безудержно смелый, не глядя на падающие рядом ядра, не слезая с седла, кричал солдатам:

— Не отступать, не отступать! Держись. Выручайте, братцы!

Когда он говорил это слово — «выручайте», — наверно, и сам толком не знал, как и чем можно в сей трудный час выручить полк.

Солдату, природному крестьянину, несметливым быть нельзя. У глупого на пашне хлеб не уродится. В баталии дурак головы не снесет.

Сначала неприметно, а потом все явственнее полк стал растекаться в сторону от дороги, в топь. Каждый шаг проверяли, пробовали; нащупывали кочкарник потверже. Потом пошли смелей, опрокидывая болотный лесок под ноги.