Ключ к полям

— То есть, вы писатель толстокожий.

— Скорее, усидчивый.

— Это ведь первая ваша книга?

— Первая, тридцать первая — не все ли равно? Хронометраж в таких случаях не имеет значения.

— То есть, в чуждой для вас литературной среде вы уже освоились?

— Почему это чуждой? Я уже в пятилетнем возрасте вовсю раздавал листовки и бесплатные газеты на улице.

— Ваш маковый галстук частенько мелькает в ночных клубах, и ведет он там себя, по слухам, крайне вызывающе. Ваше имя не сходит с газетных передовиц, и все больше по поводу эпатажных выходок и скандальных заявлений. Это сознательный шаг с вашей стороны — игра в одиозную особу? Или это имманентное ваше состояние?

— Я люблю клубную жизнь и веселые компании, что здесь плохого? А мой галстук, как вы верно подметили в самом начале, вообще бесподобен.

— Вы считаете себя сюрреалистом?

— Нет.

— А критики утверждают обратное. Кто-то даже вспомнил известное выражение Пикассо, про то, что сюрреализм — это когда берется голубка и засовывается в задницу начальника вокзала. Вас не смущают такие сильные сравнения?

— Если память мне не изменяет, Пикассо и сам рисовал голубок. Так что по поводу задниц у меня есть нехорошее подозрение, что берется голубка и оттуда извлекается.

— Однако!

— Однако — поменьше бы художники работали языком, и побольше — кистью.

— Это правда, что поклонники вашего творчества в скором времени смогут любоваться своим кумиром на каждом втором билборде страны?

— Неправда. На каждом.

— Участие в рекламной кампании не кажется вам делом зазорным, опошляющим светлый образ творца?

— Многие известные люди этим занимаются, ничуть не опошляя светлый образ.

— Да, но часы и духи — это все-таки не стиральный порошок, довольно скверного качества к тому же.

— Насчет качества я бы на вашем месте был поосторожнее. А в остальном — это ведь прекрасно, что не часы с духами! Порошок — это ближе к народу, к читателю, к «волнам всеобщего недоумения», которые, конечно, понимают, что деньги лишними быть не могут.

— Довольно странно слышать это от вас.

— Не отождествляйте меня с моими героями.

— То есть, все, что они говорили, — ложь? Их мыслей и чувств вы не разделяете?

— В общем, нет. Только давайте без патетики.

— Хорошо. Тогда откройте секрет: как вам удается в бесконечной веренице вечеринок, фотосессий и интервью выкроить время на творчество?

— Творец остается творцом даже перед камерой и с коктейлем в руках.

— Если уж зашла речь о коктейлях… Расскажите немного о вашей литературной кухне. Где черпаете вдохновение?

— Половником из кастрюли. Нет, если серьезно, вдохновение — это такой же литературный вымысел, как Бог и чистая совесть. Этакая, знаете, отмазка прокутившего аванс писателя перед разъяренным издателем. Никакого вдохновения не существует. Я просто сажусь и пишу — работа у меня такая.

— А как же сродная деятельность? Только не говорите, что это тоже вымысел.

— Тогда я скромно промолчу.

— Вы поклонник Вима Вендерса — признанного короля роуд-муви. Ваша книга в некотором смысле — тоже роуд-муви. А что по части идей? Какие послания вы закладываете в свои произведения? Верите, как Вендерс, в то, что каждый человек волен изменить свою судьбу?

— Я не поклонник Вима Вендерса. И если уж совсем начистоту: я ни одной его картины не видел.

— Но как же… Критики наперебой отмечают его неоспоримое на вас влияние.

— Критики много чего отмечают, и все мимо кассы.

— Джон Фаулз в «Кротовых норах» писал: «Я не думаю о себе как о человеке, который „бросает работу, чтобы быть писателем“. Я бросаю работу, чтобы наконец-то быть». Ваша героиня могла бы сказать то же самое?

— Моя героиня — девушка очень простая и темная, и вряд ли бы она могла сказать то же, что сказал такой маститый писатель, как Фаулз. Вы решили меня забомбить афоризмами великих? Давайте лучше спустимся с Олимпа и поговорим обо мне. Или о моем галстуке.

— Но все-таки.

— Говорю же вам, моя героиня — особа фантастическая и невозможная. Так что у нее и спрашивайте.

— У кого спрашивать? Вы ведь ее убили.

— Я?

— А кто же?

— Ну, мы-то с вами знаем, кто.

— Нет, откровенно говоря. Это, кстати, одна из главных претензий к вашей книге — ее «куртуазная, расхристанная запутанность», как выразился Арсений Чуб в своей рецензии, остроумно озаглавленной «Трое в котелках». А Тарас Паланюк в свою очередь пишет, что «он ли ее укокошил, она ли его, все они умерли, или, того хуже, все они живы, разобраться совершенно невозможно».

— Ну, не знаю. А критики разве читают рецензируемые ими книги?

— Возвращаясь к теме убийства: похоже, устранение главного героя своего произведения становится некой идеей фикс для современного писателя.

— А что ж вы хотите — специфика профессии. Писатель находится в непрерывном процессе деторождения и детоубийства.

— Прямо работник ножа и топора какой-то.

— Или акушер-самоучка.

— Сам себя обслуживающий?

— Выходит, что да.

— Ваши герои — довольно странные люди. Они очень инфантильны, по словам того же Паланюка, «практически лишены витальности и при этом ужасно инфантильны».