Ключ к полям

— Нам не о чем говорить, и ты это прекрасно знаешь. — Она сделала шаг вперед.

— Нет. Никуда вы отсюда не двинете, мадемуазель трусиха. Пока я вас не отпущу. — Я упивался собственным могуществом.

— Вот сволочь, — прошептала Жужа и сделала еще шаг.

Глаза ее казались черными. От ненависти, которую я в них уловил, мне стало не по себе. Осклабившись, я как можно елейнее прожурчал:

— Померяемся силами? — и плотнее придвинулся к двери.

— Пусти, — желчно процедила она.

Я не шелохнулся. Где-то внизу снова хлопнула дверь, и я машинально повернул голову. В тот же момент Жужа с такой силой рванула меня за руку, что перед глазами у меня все задрожало. Слегка оглушенный внезапностью выпада, я прилип к двери. Началась беззвучная возня, как в нелепом немом кино: она тянула, я топтался на месте, судорожно дергая рукой. Как дуэлянт, благородно выстреливший в воздух, я был удивлен и озадачен остервенением противника. С ватной головой, странно отяжелевший, я вяло отбивался, в неразберихе тел и дыханий боясь ненароком причинить ей боль. В какой-то момент я услышал отчаянный треск. Жужа испуганно отступила. Я с ужасом заметил, как на ее тонкой руке, повыше запястья, теряясь под закатанным рукавом, змеится смазанная темная полоса. Она же продолжалась на браслете.

— У тебя кровь, — пробормотал я.

— Нет, у тебя.

Тут только я заметил, что рукав моей рубашки разорван и на запястье красуется свежая царапина. Боли я не чувствовал.

— Ого, — присвистнул я с облегчением.

— Прости, я не хотела. Это все браслет — старая застежка.

— Это была моя любимая рубашка. И моя любимая рука.

Я поднял глаза. Жужа зачарованно смотрела на мою руку, я — на ее. С минуту мы стояли так, со странным любопытством глядя на кровавые полоски-близнецы, а потом, словно сговорившись, согнулись в корчах истерического хохота. Я сполз на пол у подножия обороняемой двери, Жужа привалилась спиной к моему столу.

— Выпусти меня, — сквозь смех выдавила она.

— Только после того, как мы поговорим по душам, и ты отдашь мне эту мятую бумажку.

— Какую бумажку? — Перестав смеяться, она с беспокойством посмотрела на меня. По комнате пробежал холодок.

— Только без кровопролитий, ok? Я не дрался по-настоящему уже… дай подумать… лет пять точно. Честно говоря, я не в форме. Еще одна рана — и погибну от потери крови.

— Какую бумажку? — повторила она.

— Да заявление твое. По собственному желанию.

— Откуда ты знаешь?

— Это длинная история. Для разговора по душам.

— Ладно, не важно. Даже если так, это не твое дело.

— Ошибаешься.

— Выпусти меня.

— Ну вот, опять.

— Ты не имеешь права. Это свинство, в конце концов.

— Я просто хочу тебе помочь.

— Я не нуждаюсь в помощи, тем более в твоей.

— А я-то думал, мы квиты. Раскурим трубку мира, а?

— Не курю.

— Ну, тогда давай просто поговорим. Я знаю отличное местечко, поуютнее этой комнаты…

— Мне казалось, мы все уже выяснили.

— Я ничего не выяснил.

— На фоне всего, что ты говорил раньше, твое заявление о помощи выглядит по меньшей мере странно.

— Я извинился.

— О, я помню.

— Что значит «о»?

— Ничего. Ты извинился. Мы культурно киваем друг другу в начале и конце дня. Все счастливы и довольны.

— Не все. Послушай, ну что я такого сказал? Я даже не помню…

— Ха! Как это мило. Будем считать, что я тоже не помню, и закроем тему.

— Нет, не закроем. Ну подумай, это ведь глупо. Человек что-то сморозил, причем что именно, он и сам не помнит… Так что ж теперь, век его ненавидеть?

— Я же сказала, что зла не держу. Только видишь ли, в чем штука… Может, ты и не хотел ничего плохого, но у меня с тех пор такое тошное чувство, будто кого-то убили у меня на глазах. Кого-то жалкого и беспомощного, вроде бездомной дворняжки.

— Но я…

— Ладно, это все не имеет значения. Я просто хотела, чтоб ты понял, что говорить нам не о чем. Так что отопри дверь. — Она встала. Я тоже поднялся.

— Какая спешка!

— Ну хватит уже. Я устала.

— Я думаю! Увольняться каждые три месяца без всякой причины — тут устанешь…

— Причина есть, но тебя она не касается.

— А вот и ошибаешься. Голову даю на отсечение, что причину эту ты и сама не знаешь.

— Печальное заблуждение. Мне жаль твою голову.

Набычившись, Жужа снова уселась на пол. Мой монитор — единственный здравомыслящий предмет в этой комнате — давно потух. Бархатная синь улицы мягко струилась в окна. Соседние многоэтажки тысячью зрячих глаз пялились в нашу слепую комнату; в их желтых правильных зрачках хитро приплясывали черные человечки. Я вдруг почувствовал себя разбитым и больным. Жужа молчала. В темноте угадывалась ее сгорбившаяся фигурка. Я закрыл глаза и тут же увидел комнату и две неподвижные, бесконечно усталые фигуры в ней, которые медленно, друг на друга не глядя, сползали в один и тот же сон.

Не знаю, сколько мы сидели так, в теплой синеве. Я очнулся от приглушенных булькающих звуков и, отгоняя иссиня-черное, крапчатое марево, бросился к Жуже. Ее рвало.