Ключ от берлинской квартиры

Судебно-медицинская практика знает, что параличи миокарда можно вызвать искусственно. Однако столь глубоких научных исследований в лагере, понятно, не проводилось. И так было видно, что на трупе нет ни ссадин, ни царапин, ни следов борьбы.

Осужденный предатель выслушал приговор «Именем советского народа». Лишенный возможности сопротивляться, кричать, звать на помощь, он подыхал, зная за что. И мстителями были тоже люди Кюнга.

Школа

На окраине подмосковного поселка Щербинка в сосновом бору стоит двухэтажный деревянный дом, в котором разместилась восьмилетняя школа № 3 Подольского района. Рядом совсем недавно выросло большое, каменное здание.

В нем и встретил я Николая Кюнга вместе с директором Бауловым. Они ходили по классам, залам и служебным комнатам, придирчиво ко всему присматриваясь, указывая прорабу на недоделки. Улучив минуту, когда Кюнг поднялся на третий этаж, я сказал Василию Григорьевичу Баулову, что хотел бы узнать его мнение о заведующем учебной частью.

— Если охарактеризовать его коротко н вместе с тем всеобъемлюще, — ответил директор,- «штурмовик». Сам я служил в военной авиации и потому вкладываю з это слово определенный смысл. Матушка-пехота не жаловалась, когда ее прикрывали штурмовики. Не в обиде на нее были и другие роды войск. Под опекой такого завуча, как Кюнг, и наш коллектив — и ученики, и учителя — чувствует себя уверенно. Школа в районе не на плохом счету и, мне думается, в этом заслуга в первую очередь завуча. Настоящим педагогом надо, говорят, родиться. Эта профессия требует призвания. В толковом словаре синоним слова «учитель» — наставник. Николай Федорович Кюнг — настоящий наставник.

Затем я беседовал с педагогами, секретарем партийной организации об учителе, заведующем учебной частью, заместителе секретаря школьной парторганизации Кюнге, и передо мною невольно возникал образ бухенвальдского учителя Кюнга, о котором я был наслышан и раньше от других узников лагеря.

Я не оговорился, нет-нет. Именно бухенвальдский. Ведь там для заключенных русских детей подполье создало нелегальную школу. Как уместно тут звучит пояснение к определению школы: «Всякое положение человека, где он волей-неволей приобретает находчивость, опытность и знание»… Волей-неволей.

Старая пословица — «Не учил отец, а дядя не выучит» — никак здесь не подойдет. Учили жизни, стойкости, любви к Родине, а не только чтению и письму, истории и другим предметам, как раз «чужие дяди», у которых билось отцовское сердце — Николай Федорович Кюнг и семидесятипятилетний Никодим Федорович Федосенко из Днепропетровской области…

Штубендисты (служители барака), военнопленные по очереди дежурили во время уроков у входа. При появлении блокфюрера — старшего по блоку — подавался сигнал; тетради, карандаши, заботливо достававшиеся со склада, и невесть как попавшие в лагерь учебники моментально прятались. Под ближайший набитый сенной трухой матрац укладывалась и покрашенная в черный цвет фанерная «классная» доска.

Все это я знал еще до знакомства с Кюнгом.

Слушая рассказы педагогов о их сотоварище Кюнге, я через окно поглядывал в лес, на резвящихся во время перемены старшеклассников. Но ведь и тот, о ком я подумал в это время, мог бы учиться в настоящей школе, если бы не навязанная Гитлером война, если б его четырнадцатилетним мальчуганом не отправили фашисты на каторгу, где он пробыл свыше двух лет за то, что с кухонным ножом в руках бросился на немцев, пытавшихся надругаться над матерью.

Как его звали?…

Это был очень замкнутый парень. Не по годам высокий. Глаза у него казались совсем безразличными. В них только иногда, как в догорающем костре, вспыхивали тлеющие огоньки, которые говорили, что пламени еще дано разгореться.

Так какова же была его настоящая фамилия? До Бухенвальда он прошел несколько лагерей, бежал, а такие — ни взрослые, ни подростки — никогда не назывались настоящим именем.

Да и историей своей жизни он поделился в Бухенвальде лишь с Кюнгом после одного из уроков, на котором Николай Федорович читал наизусть отрывки из «Чапаева».

— Моего отца, который погиб в первый день войны, тоже звали Василий Иванович,- сказал он, провожая учителя до выхода, и неожиданно зарыдал.

И о том, что жили они на границе, и о том, какая красивая была у него мамка, как любила его, и об остальном узнал Кюнг лишь позднее, на дворе у детского блока, находившегося на отшибе. Они сидели на большущем камне, и всхлипывающий Гена, обхватив спину учителя узкой мальчишеской рукой, прижался к нему, как к самому близкому существу на свете.

Гена стал верным соратником Кюнга, передавал нужным людям фразы, понятные только им: «Слыхали, метет, метет на Украине» или: «Табачок, может, где достанете?» Фразы, таившие в себе смысл, не имевший отношения ни к куреву, ни к погоде на Генкиной родине. И ответы — примерно в таком же духе — приносил Кюнгу.

Они потом часто виделись. Николай Федорович много рассказывал о детстве Ленина, о родной стране, о комсомоле, в который, конечно же, Гена вступит тотчас после победы.