- Господина, - прошептала Матенаис, вслушиваясь в звучание этого слова. – Он теперь – господин, - она криво усмехнулась. – А когда-то Кхорха называли гаденышем, и каждый считал своим долгом плюнуть ему вслед. Его не любили в племени и боялись, и я не понимала – почему. Теперь понимаю, - добавила она и прикрыла глаза. – Многое открывается мне только теперь, по прошествии стольких лет. Моя болезнь будто подарила мне способность видеть то, что случилось с ним раньше. Знаешь, Тенаит, после смерти отца и Хэта, он так долго был изгоем, и даже поговорить мог только со мной, но никогда ни в ком не нуждался. А сейчас, мой сын – улхурский властелин, и уже давно гниют в земле все проклинавшие его. Но отчего же мне так страшно? Так страшно, Тенаит! – женщина крепко схватила сиделку за руку, глядя на нее темнеющим взглядом, что всегда предвещало новый приступ.
- Успокойся, я же с тобой.
- Ты? И она со мной, слышишь? – Матенаис затравленно покосилась в сторону и отвела глаза.
- Кто? – ласково спросила Тенаит, поглаживая по высохшей руке своей подопечной. – Здесь никого нет, кроме тебя и меня.
Тонкие черные брови больной сошлись на переносице:
- И ты считаешь меня сумасшедшей, - обиженно проговорила она. – А я не сумасшедшая, только знаю и вижу больше, чем ты! И даже больше, чем он, мой сын! Не веришь? – женщина начинала дрожать. – Тогда почему он назначил меня жрицей этой… этого существа? Не знаешь? Я тебе скажу!
- Тише, тише, - сиделка перехватила руки несчастной, которая цеплялась за нее, пытаясь подняться. – Успокойся, наконец, - она была сильнее, но иногда боялась вот этих всплесков злости у Матенаис.
А та продолжала биться и метаться по постели, уже выкрикивая какие-то нечленораздельные звуки. Разум снова покинул мать первосвященника, и ухаживающей за ней пришлось весьма постараться, чтобы угомонить ее. И когда та, наконец, притихла, Тенаит решила привести Кхорха.
- Она, бедняжечка, совсем плохая, - жаловалась женщина молодому господину, едва поспевая за ним, возвращаясь в комнатку больной. – Теперь кричит постоянно, а просветления наступают совсем ненадолго.
- Такого не может быть, - тихо проговорил первосвященник. – Настой должен подействовать.
- Так он и действует, твой настой, только пользы матери не приносит.
Кхорх поморщился:
- Чего бы понимала!
- Понимаю то, что вижу, господин.
Тенаит хотя и считалась смелой женщиной, но спорить с первосвященником побаивалась. Уж больно страшны были глаза улхурского повелителя.
- На свободу ей надо, - вновь заговорила она, поняв, что Кхорх не сердится. – Под солнышком, да на чистом воздухе, враз прошел бы недуг.
- Не могу я ее отпустить, не могу, понимаешь? – отозвался сын Матенаис и вошел в душную комнату, которая давно стала клеткой для его матери.
- Она спит теперь, - зашептала сиделка. – Я уж хотела просто побыть с ней, но передумала.
Первосвященник подошел к ложу больной и, наклонившись, внимательно посмотрел ей в лицо. Матенаис спокойно и ровно дышала, но казалась излишне бледной, словно уже мертвой. Желтовато-серые веки приоткрылись так, что было видно глянцевую белизну глазных яблок. Синюшные, искусанные губы едва заметно шевелились, и билась вздутая венка на виске. Ему стало жалко мать, жалко до боли в груди, но мысль о том, что она может нарушить его планы, вызвала досаду и обиду, сродни той, что появляется у ребенка, когда родитель не хочет вдруг исполнять его желание. Но боль внутри все разгоралась и, скрипнув зубами, он опустился на колени.
- Мама, - Кхорх осторожно взял исхудавшую руку и прижал груди, чтобы унять боль. – Мама…
Накатила волна страха, как бывало иногда среди ночи, когда очнувшись от вязко-дурного видения, он еще видел перед собой жгучий взор Матенаис. Она умирала и тянула к нему руки, а губы ее шептали проклятья. Ему. Кхорх знал, что это только сон. Но забыть того мгновения пронзительного и неотвратимого отчаяния было выше его сил. И этот страх потерять ее неотступно преследовал и изводил его уже долгое время. С того момента, как ушел и вернулся Хэт, маленький Кхорх понял, что не все в человеке смертно. Но расстаться с матерью…
Когда это случится – в нем навсегда умрет то, чему самими богами даровано бессмертие.
- Мама, - он вздохнул, удерживая нервный всхлип.
Она нахмурилась во сне и слабо застонала. Ее мальчику было плохо. Да, только ей дано так остро чувствовать свое дитя. Кхорх знал это.
Он отпустил ее и поднялся:
- Ей необходимо принять настой еще раз. Ты меня слышишь?
Кхорх повернулся к Тенаит, и та отшатнулась, увидев его лицо.
- Но, господин…
- Не перечь мне! Я знаю, что нужно моей матери!
Женщина опустила глаза:
- Да.
- Когда она проснется, дашь ей это, - он протянул сиделке маленький глиняный сосуд.
Та нехотя приняла его и с жалостью взглянула на Матенаис, помня, какие страдания ей причиняет это странное снадобье.
И ее подопечная, почувствовав что-то, вздрогнула и открыла глаза.
- Сын?
- Да, мама, - Кхорх присел на край кровати, и улыбнулся, но губы его дрожали. – Как ты?
Женщина внимательно и напряженно смотрела на него, потом тихо спросила:
- Что-то случилось?