Ключ от этой двери (СИ)

Лошадь, тонкая, гибкая, похожая на упругий туго натянутый лук, двинулась вперёд. Жёлтые огни окон, расплываясь и покачиваясь, прыгали мимо под стук подков о мостовую, а Аяна дрожала, ошеломлённая, зажатая между горячими руками, сжимающими поводья. Левая была обмотана какой-то грязной тряпкой. Конда прижимался к спине всем телом, Аяна пыталась отстраниться, но неудобное седло не давало ей пошевелиться, она съезжала назад, к нему, они всё ехали куда-то, и она заплакала.

– Паде!

Он направил лошадь в незнакомую тёмную арку, и Аяне на миг показалось, что он привёз её к Иллире, но дворик был другой, и они проехали сквозь ещё одну арку, потом свернули на другую улицу, и ещё раз. Вдруг он осадил лошадь, спрыгнул и потащил Аяну вниз.

– Иди сюда, – пробормотал он, стаскивая её на землю и хватая за запястье.

Он ногой распахнул дверь и втащил её за руку в тёмную комнату, потом наверх по какой-то лестнице, и, разворачивая, усадил на кровать, очертания которой еле угадывались в черноте.

– Что ты творишь? – спросил он, лихорадочно выбивая искру над столиком. – Что... ты... творишь?

Аяна сидела и плакала, глядя, как разгорается комок пакли, как Конда зажигает светильник и несколько свечей и отодвигает занавеску с окна.

– Ты лишилась рассудка? – спросил он, шагая к ней со свечой в руке. – Куда тебя понесло? Зачем ты пошла ночью в таверну пить в компании чужих мужчин? Зачем ты это делаешь?

Он смотрел на неё, а глаза в этой темноте были как два тёмных колодца, в которых плескалась тоска пополам с пустотой, и огонёк свечи отражался в них. Аяна сморщилась от внезапной оглушительной, опустошающей боли за рёбрами.

– Что тебе нужно от меня? – заплакала она, хватаясь за живот. – Отпусти меня! Дай мне уйти и забыть тебя! Мне больно! Конда, я хочу забыть тебя! Я так больше не могу!

Его лицо вдруг сморщилось. Он тоже плакал.

– Позволь хотя бы обнять тебя, – сдавленно сказал он. – Прошу... Прошу!

Она закрыла глаза. Слёзы душили, и было невыносимо больно быть так близко от него. Нет. Так нельзя.

Она зажмурилась и кивнула.

Свеча погасла, и Конда рванулся к ней, обнимая, прячась лицом ей в плечо.

– Прости мои слова, – сипло шептал он. – Прости меня. Прости, если сможешь. Я прошу тебя, пожалуйста, Аяна. Я не имел права так говорить. Я не имел на это права. Я был безумен. Ревность ослепила меня.

Она глубоко вдохнула и судорожно втащила его на кровать, прижимая его голову к себе и чувствуя, как рубашка на груди намокает от его слёз.

– Я не могу тебя ненавидеть, – прошептала она, всхлипывая. – Я постоянно думаю о том, что ты делал с ней, но я не могу представить тебя... таким. Я не могу.

– О чём ты говоришь? – простонал он. – О чём? Аяна! Айи!

– О твоей жене!

– Я виноват перед ней. Я испугал её. – Он вжался ещё сильнее в её рубашку. – Это правда.

– Ты касался её, Конда! – Аяна двумя руками отстранила его голову и отодвинулась сама. – Она сказала, ты осквернил её! Я не хочу в это верить! Иллира говорила мне, и я переубеждала себя, и думала одно и другое, но я не могу представить... Но я не могу и забыть её лицо!

Она подвинулась на кровати, ещё дальше отстраняясь от него. Слёзы душили её, и волосы, выбившиеся из-под камзола, липли на щёки.

– Я не касался её в этом смысле! – с искажённым ужасом лицом пробормотал он. – Как ты могла подумать такое? Мы поклялись друг другу, ты не помнишь?! Ты считаешь, я мог бы нарушить клятву, пролив твою кровь?!

Судорога свела всё тело Аяны, ошпаривая изнутри горечью.

– Ты хочешь сказать, что она лгала про синяки?

– Я напугал её, Аяна! Я не делал ничего! Это всё было не по моей воле! Эта женитьба!

– Ты не отказался от свадьбы!

– Я думал, это ты!

Наступила тишина. Какой-то сверчок навязчиво пиликал где-то между досок потолка. Аяна схватила ткань под пальцами, сжимая её.

– Что... ты говоришь... – пробормотала она. – Что...

– Я был пьян, потому что мне сказали, что брак заключён! Мне сказали – ступай наверх, там твоя Айи! Я был пьян в течение двух недель! Я поверил, что Пулат нашёл тебя! Я ничего не соображал! Я вбежал туда и крикнул твоё имя, потому что увидел твои волосы, и сказал, что согласен! А потом я увидел её лицо, схватил её и начал трясти! Я спрашивал, кто она такая и куда дела тебя! Я был пьян! Я виноват перед ней! Я виноват перед тобой! Я тряс и орал на неё и, кажется, грозился всех убить, но было поздно, потому что все слышали моё согласие, и нас закрыли в комнате, как кошку с котом, но я человек! Мы люди!

Пронзительная, неуёмная боль была в его крике, и она рвала всё внутри, как остро заточенная метательная пластина, брошенная в пустоту между рёбер и приведённая в движение диким галопом лошади. Аяна молчала, и сердце опять билось где-то в горле. В голове ворочался комок мыслей, и она не могла распутать его.

– Прости меня, – сказал он наконец. – Я просто хотел, чтобы ты знала, прежде чем уйдёшь. Ваша олем Ати сказала это. Надо проститься, чтобы отпустить. Я помню. Прости меня.

– Ты можешь... Ты отпускаешь меня? – снова разрыдалась Аяна. – Ты хочешь, чтобы я ушла?