Ключ от этой двери (СИ)

Он сидел, скрестив ноги, на кровати напротив неё, и жевал пышную лепёшку, роняя крошки в бороду, а с неё – на светлое покрывало. Аяна улыбалась глазами и краешками губ, глядя, с какой скоростью убывает лепёшка.

– Держи молоко.

– Спасибо, – сказал он с набитым ртом. – Это Иллира печёт? Очень вкусно.

– С Кидемтой.

– А. Девушка, похожая на эдселе?

– М-м?

– Кутарское поверье. Если воин славно бился и погиб, его душу с поля боя в оуран сопровождает прекрасная и мощная дева-эдселе. У них в Кутаре там свой оуран, наверное.

– Я, наверное, не попаду в ваш оуран. Я попаду в нашу долину духов. Правда, не знаю, принимают ли там убийц.

Он замер, не прожевав кусок.

– Ты говорила что-то об этом... Но мы тогда говорили... о другом. Расскажешь?

– На меня напали двое в постоялом дворе. Верделл пырнул одного ножом, а второго я... убила табуреткой. Он не мог остаться в живых после того звука... Но у меня не было выбора. Я носила Кимата, и я принадлежу тебе. Я не могла простить.

– Ты не принадлежишь мне. Ты не вещь.

– Ты понял, что я имею в виду, Конда.

– Когда я увидел тебя впервые, – сказал Конда, придвигаясь поближе и отряхивая пальцы, – ты была как нежный цветок, испускающий затаённый свет, как чиарэ посреди штормового моря. Но теперь ты изменилась. Ты осталась хрупкой и чистой, но стала безжалостной, как сам шторм.

– Это плохо? Ты не будешь меня бояться?

– Нет. Я теперь принадлежу этому шторму. Он внутри меня и снаружи, но это лишь состояние моря. Мы все меняемся. Это хорошо. То, что не меняется или противится изменениям – медленно умирает. Если человек защищался, это не отягощает его. Отягощает совесть только то, что человек сдаётся, не пытаясь бороться за свою жизнь.

– У нас говорят, что те, кто сдаются трудностям, не попадают в долину духов и остаются бродить по земле, пугая других.

– У нас только врэки ходят по земле, восстав из мёртвых. Но они ходят в телесной оболочке, правда, потрёпанной... а не как бесплотные духи.

– Я иногда чувствовала себя бесплотным духом, особенно когда была ондео.

Конда поперхнулся.

– Ч... Что? Ондео?

16. Свет во тьме

Он смотрел на неё широко распахнутыми глазами, и во взгляде мешались изумление, ужас и какое-то бесшабашное веселье.

– Тише, Конда. Тише! Да. Я была ондео с голубыми волосами.

– Это выше моих сил, – сказал он, смеясь. – Иди ко мне, любовь моя.

– Ты смеёшься или плачешь? – спросила Аяна, потому что он уткнулся ей в плечо, а его плечи вздрагивали.

– И то, и другое. Это жестоко, очень жестоко, но это правда. Ты пришла ко мне, как ондео. Я ведь думал, что я окончательно схожу с ума, ещё больше, чем про меня тут говорят, – сказал он, слегка отодвигаясь и заглядывая ей в глаза. – Ты знаешь, что я ходил на "Риодете" вдоль побережья?

– Нет. Я вообще мало что знаю о том, что с тобой было.

– Я столько раз пытался сбежать и столько тут чудил, что Орман с Пулатом решили дать мне некоторую, так скажем, свободу. Орман отправил меня на "Риодет", который возит до Дакрии медь, что Пулат закупает в Койте. Я там по большей части, конечно, пугал людей или сидел в трюме, погружаясь то ли в сон, то ли в размышления без конца и края, в которых мир был таким, каким мне хотелось бы его видеть, но, тем не менее, у меня была иллюзия хоть какой-то свободы. Я приезжал в конце апреля на один день, и мне опять... мне опять привели её...

– Айлери.

– Да... я разбушевался и сбежал, напугав её, и вернулся на "Риодет". Мы сходили в Дакрию, сгрузили там медь и вернулись двадцатого июля, и прямо в порту я услышал эти дикие байки о деве ондео, которая приходила разыскивать кого-то с "Фидиндо". Аяна, у тебя правда были голубые волосы?

– Правда. Я выступала в труппе бродячего театра, и Нелит Анвер родился именно в фургоне Кадиара. Я изображала настоящую кирью в почти настоящих атласных туфельках, только сделанных из моей удобной обуви, и якобы дорогом платье, которое на самом деле было древним, как все ваши трактаты. А ещё я играла там мстящий дух девы ондео, которая забирала душу предавшего её любимого в свою кемандже. "Погибла я, с собой забрав его дитя, а он забыл меня всего лишь год спустя. Презрел души моей страдания он так, что ясно стало: для него мы – лишь пустяк". Я выступала с кемандже, а потом с синими волосами пришла в порт искать "Фидиндо". Видимо, так слухи и распространились... Я расспрашивала в начале апреля.

Конда порывисто встал, подошёл к кроватке Кимата и сел рядом. Он сидел и смотрел на лицо сына, а Аяна смотрела на него, на вязь пепельных символов на голых исхудавших плечах, и тишина повисла в комнате, нарушаемая лишь шорохом промасленной бумаги под ветерком на площадке перед окном и сонным сопением Кимата в уголке у двери. Аяна повернулась на бок и следила за ними, потом Конда вернулся к ней на кровать и лёг рядом.

– Вы для меня не пустяк. Аяна, я даже подумать не мог. Если бы я хотя бы догадывался, я бы не сдался, не опустил руки. Я бы достроил "Айэне" и добрался до тебя. Догнал бы, в конце концов, тебя на пути...

– Как? – изумилась Аяна. – Ты назвал корабль моим именем?