Ключ от этой двери (СИ)

Представление началось. Чамэ с поддельными усами уговаривала вздыхающую Ригрету бежать, Айол выставлял волосатые икры, поправляя парик с кудрями, а Харвилл суетился, предлагая ему лакомства и переживая за свою худобу, которая еле помещалась в тесный камзол. Кадиар бил в барабан, и Айол вбегал на сцену, тряся чёрной клокастой бородой.

– Коварная! – воскликнул он, грозно ткнув пальцем в Ригрету, и Аяна оцепенела. Как он смеет обвинять жену в измене, когда у него самого – побочное дитя?

Ригрета бросилась в угол сцены, и Кадиар ударил в барабан. Багровые язычки пламени танцевали перед глазами Аяны. Она сунула руку в карман, перехватывая поудобнее кемандже во второй руке, и обод бубна послушно и ухватисто подался ей прямо в руку.

Шаги её были легки, убийственно легки. Она шла, не спеша наступая на шипящее багровое пламя, безжалостно раздавливая его подошвами своих синих туфелек, бубен неистово трясся, изгоняя своим оглушающим тревожным треском в бездну лейпона любую мимолётную мысль о спасении того, кто посмел изменить клятве, женившись и бросив её одну, с ребёнком, доведя до самого страшного, что может сделать человек, и каждый шаг был как удар часов, отмеряющих последние мгновения жизни того, кто причинил ей боль.

Она рванула застёжку плаща, словно срывая стромкую мятую плоть, обнажая сияющую синюю сущность своей души, рассыпая волосы по халату, и пламя, пылавшее в её глазах, будто охватило всю сцену, Айола, Ригрету, древнюю ветхую табуреточку, стоявшую перед ней, и Кадиара, который опасливо подался назад.

Она порывисто опустилась на табурет и чуть ли не воткнула шпиль кемандже себе в бедро, закусывая губу и просовывая пальцы в смычок, натягивая светлые волоски, летевшие когда-то по ветру в галопе вместе с белой лошадью, хвосту которой они тогда принадлежали.

Кемандже надрывно пела о парнях и мужчинах, что женились по принуждению, но не пытались бороться за свою любовь. Она плакала о том, как день ото дня из их памяти стираются лица возлюбленных, заменяясь тем лицом, которое волею родителей оказалось рядом, и ещё пуще страдала о тех, кто так и не смог смириться с потерей надежды, и, как ондео, решил прекратить свой путь в этом прекрасном, широком мире, оставляя его в руках тех, кого покидает, разрывая нити, удерживающие его, выходя за пределы холста в ничто, в пустоту, где нет ни движения, ни времени, ни сновидений, ни боли воспоминаний.

– Страдай, ничтожество! – отчаянно, мучительно звенел её голос над площадью, клеймя тех, кто убивал её любимого, не давая ему умереть, день за днём, ночь за ночью в течение долгих месяцев ставя его перед жутким выбором – отказаться от надежды и закончить свою жизнь, умерев от голода, или столкнуться лицом к лицу со страхом, который выворачивал и убивал его душу, и Аяна кричала, не ведая, что страшнее, и от этого хотелось кричать ещё громче.

Она сошла с помоста, отрешённо поручив Ригрете её судьбу, слепо остановилась, склонив голову и тяжело дыша, и стояла, пока Харвилл не вытащил её за руку по двум ступенькам лесенки на общий поклон.

Она отдала всё, всё, что было в ней, но оно восполнится. Она знала это. Отчаянная радость вдруг захлестнула её, будто прилив в полнолуние Габо, бурлящий, полноводный, заполняя всю свербящую пустоту, все щели и ямки её души, которые она исчерпала, заставляя кемандже плакать и обличая со сцены. Толпа орала и свистела, и её металлический обруч сиял в закатных лучах солнца, полыхавших красным в окнах, выходящих на площадь Телидро.

Аяна спустилась и обогнула сцену, подходя к фургону, волоча за собой плащ, а Ригрета поспешила за ней.

– Что? – спросила Аяна, немного неловко засовывая скрученную рубашку обратно под струны и осторожно закрывая защёлку короба. – Что такое?

– Ты блистала, – восхищённо сказала Ригрета. – Как тебе самой-то?

– Потрясающе, – призналась Аяна. – Правда, боюсь, завтра будет паршиво...

– О, понимаю. Бывает. Но это мы ещё посмотрим, – сказала Ригрета, вдруг выпрямляясь и разворачивая плечи. – Ох, каков! Чур, мой!

35. За взмахом крыльев белых в закатной пене дня

Аяна обернулась, с изумлением отрывая взгляд от заблестевших, как залив на рассвете, ярких глаз Ригреты, и проследила за направлением её взгляда.

– Добрый вечер, уважаемые, – сказал Конда, подходя к ним откуда-то сбоку. – Вы впечатлили меня.

Аяна взглянула ему в глаза, и его зрачки расширились, будто приглашая окунуться в знакомую ей искрящуюся звёздную бездну.

– Кир не желает представиться? – подняла она бровь, и он повторил это движение, склоняя голову к плечу в зелёном бархатном камзоле.

– Пока не желает, – сказал Конда. – Всему своё время, о дева ондео, прекрасная и безжалостная, как силы природы.

– Кир видел всё... представление? – не теряя надежды, спросила Ригрета, обнажая в улыбке белоснежные зубки.

– Всё и даже больше. – Конда не моргал, не отводил взгляд от Аяны. – А что, я могу рассчитывать на продолжение... представления? – спросил он вдруг, с интересом поворачиваясь к Ригрете.