Ключ от этой двери

Аяна стояла, глядя на мокрые, сияющие голубые глаза Гелиэр в обрамлении густых чёрных ресниц, на её смуглую золотистую кожу, расцветающую счастливым румянцем, на хрупкие ключицы в вырезе лилового домашнего платья, и ей стало просто невыносимо, невыразимо одиноко, как последнему листу на ветви яблони, который каким-то чудом задержался на ветке и теперь никак не оторвётся, колеблемый стылым зимним ветром, промёрзший, дырявый, полусгнивший.

– Я очень, очень рада. Невыразимо рада. Я пойду к себе, – сказала она устало. – Пожалуйста.

– Но... Рида...

– Я устрою.

Наверху не было никого из катьонте. Перила холодили ладонь, редкие серые прожилки над безучастно повторяющимися, как биения чужого сердца, балясинами, пробегали назад и наверх под кончиками пальцев, зримые, но неощутимые.

– Илойте... Проводи к киру.

Илойте косился, как испуганная лошадь.

– Заходи!

Аяна вошла, поглядывая на Илойте.

– Кир Эрке, Гелиэр желает нанести визит в дом Пай Пулата.

Слова падали, как галька на булыжник, под которым она хотела спрятаться, укрыться, как тёмная мокрица, убегающая из-под уютной гниющей доски под порогом сарая.

– Хорошо. Я скажу Гели, когда придёт ответ.

Она спустилась в комнату, легла, не раздеваясь, на кровать и провалилась в сон.

8. Вдова и кабачок

– Аяна!

В дверь тихонько стучали. Она подняла тяжёлую голову с жёсткой подушки, пахнувшей сеном, и вытерла рот.

– Аяна!

– Заходи, Саорин.

– Уже почти восемь. Ты поедешь домой?

– Да. Спасибо, что разбудила.

– Ты спала весь день. С тобой всё хорошо?

– Не знаю, – честно ответила Аяна, глядя на свои ладони. – Надеюсь, что да.

– Ну ладно. Там остались овощи с курятиной, тебе завернуть с собой?

Аяна поколебалась. Ей не хотелось есть, но Иллира опять будет ругаться.

– Да... Давай.

– Я в горшок отложу. Вернёшь его завтра.

– Спасибо. А почему осталось? Парням не понравилось?

– Так они в таверну собрались. Там, небось, и нажрутся... во всех смыслах.

Точно. Воскресенье. Таверна "Морской Баран". Анвера приглашали туда посидеть со всеми.

Аяна резко села. Что там говорил Харвилл? Он говорил, что в трактирах узнаёт сплетни, потому что трезвому ничего не рассказывают, и трезвые молчат, и ещё, как он сказал, "что у трезвого на уме, то у пьяного на языке". Ей необязательно идти к Конде, чтобы разузнать хоть что-то о "Фидиндо". Камьеры знают всё, она в этом уже убедилась, и застарелые бугры на ухе Като были дополнительным тому подтверждением. Возможно, не только Конда остался на берегу? Может быть, ещё кто-то остался в Ордалле? Тогда хоть что-то прояснится о том, куда пропала Лойка.

– Да, я что-то слышала об этом, – кивнула Аяна. – У них что, у всех выходной в этот день?

– Да. Специально выходной берут, – вздохнула Саорин. – Потом мучаются в понедельник.

Ну, пить, положим, там необязательно. Ригрета как-то раз рассказывала, что однажды оказалась в компании подвыпивших кирио, из которых сразу двое жаждали завладеть её вниманием, а она, сохраняя бдительность, щедро делилась содержимым своего бокала со стоящим рядом крупным растением в горшке. Она показала, как изящно подносила бокал к губам, делая вид, что отпивает. Аяна тогда будто воочию видела, как багряное вино смачивает красные губки Ригреты, а кирио смеются, красуясь перед ней в обставленной дорогой, производящей впечатление мебелью гостиной, хотя Ригрета рассказывала это, сидя посреди тёмного, захватанного, пахнущего кислятиной трактира с мутным стаканом дурного ачте в руке.

Она поморщилась. Вот и лето прошло. Лето, на которое у неё было столько надежд. Ещё шесть недель, и Кадиар с труппой будет уже у кира Суро Лутана, в его гостеприимном доме. Интересно, что нового у Харвилла? Скучает ли кир Лутан по обворожительной Ригрете? Он такие взгляды бросал на неё, провожая!

– Да-а... – протянула она. – Небось, всю ночь сидят?

– Да. Как стемнеет, так и заваливаются. После половины десятого. Потом провожают друг друга остаток ночи.

Аяна прикинула. Половина десятого. Она как раз успеет вернуться домой и перестирать вещи.

– Понятно. Да, теперь я понимаю, почему они по понедельникам всегда такие хмурые.

– Понедельник для них – тяжёлый день. Ну что, едешь домой?

– Да. Кир Анвер поедет.

– Я хотела попросить тебя и кира Анвера быть осмотрительнее. А почему он кир? Он знатный?

– Вроде бы нет. Просто так его имя производит больше впечатления.

Саорин рассмеялась.

– Это уж точно. Ну всё, сейчас принесу еду.

Вечерняя дорога встретила подсвеченной закатом брусчаткой. Аяна ехала в тот дом, который теперь называла своим, и смотрела, как вытягиваются тени от ног Ташты, изломанные краями камней дороги, удлинённые солнцем, которое катилось за гладь залива. В половину девятого оно спрячется за горизонт, как сияющая медная монетка прячется в щель кармана в день, когда Уителл выдаёт выручку, делая пометки в большом синем журнале. А ещё через полчаса и свет тоже станет синим, синим, как печальные или тревожные глаза Гелиэр. Аяна изо всех сил надеялась, что они теперь никогда не станут такими синими, что они сохранят это сегодняшнее трепетно затаённое в них ожидание счастья.