Ключ от рая

Тут надо заметить, что действия, и верные, и неверные, к которым свелся этот жестокий эпизод, в затуманенном сознании француза каким-то непостижимым образом осветили всю эту военную экспедицию, вернее, авантюру, в которой он так легкомысленно принял участие, мечтая разбогатеть. Собственное его участие было таким же верным и неверным, как этот страшный эпизод, и степень собственной вины теперь все больше прояснялась. Через эти побои, которые надо терпеть. И вот, пока били, было больно, очень больно. Но было и отрадно за то, что эта боль как искупление и что от этих жестоких побоев вина постепенно проходит и вот уже почти совсем прошла… так долго бьют они его… Вот уже и терпеть сил больше нет, еще один удар палкой — и не выдержит позвоночник или случится еще что-то более ужасное. А тут как раз и остановились. Блоквил точно помнит: именно в то мгновение, когда он готов был закричать: «Хватит, пожалейте, люди ж вы все-таки!» Тут перестали бить, и он действительно потерял сознание.

Когда же пришел в себя, застонал, пробуя пошевелиться, чуть приоткрыл глаза и увидел вечер, поредевшие ряды пленников. Солнце садилось, спала озабоченная суета вокруг, только Блоквил как лежал на площади в пыли, так и лежит. Губы распухли, кровь запеклась, Блоквил прохрипел: «Аб!»[103]. Никто не ответил ему, то не было жестокостью — он понимал, — вечер был тих, и у людей на площади лица были хоть и озабоченные, но, в общем-то, умиротворенные, и это ласковое равнодушие мира поразило больше всего. И горько стало оттого, что это равнодушие было созвучным его собственному равнодушию, — все справедливо. Но он избит до полусмерти, от жажды умирает: «Аб!»

Тут кувшин с холодной водой коснулся губ его, он пил, пил и никак не мог напиться, никак не мог затушить пожар внутри. Что может быть слаще воды! Какое счастье сравнится с этим, когда умираешь от жажды. Пустыня сказала: «А» — и впереди еще был целый алфавит.

Увидев, что француз очнулся, старик с кувшином, не вставая с корточек, крикнул:

— Эй, Бердымурад! Забирай его!

— Какой Бердымурад? — спросили старика.

— Бердымурад из Гонурлы, есть он тут?

Подошел молодой туркмен.

— Бердымурада из Гонурлы нет, яшули, но есть я — его младший брат — Эемурад Гонурлы.

— Ну что ж, если ты брат, забирай его, да смотри не продай за бесценок, говорят, он все науки одолел, теперь вроде муллы. Мулла Перенгли. Разбогатеешь, когда продашь.

— Я знаю, яшули, что это мулла Перенгли, но лучше бы ты дал нам какого-нибудь необразованного перса, на этом, видно, не очень-то разбогатеешь, я и до аула его не довезу, еле дышит.

— Бери что дают! — сказал старик делитель. — А довезти— довезешь, это он с виду хлипок, смотри, как били, а он хоть бы что! Довезешь.

Эемурад Гонурлы с сомнением покачал головой, но с яшули не будешь же спорить.

Усадив Блоквила в седло, Эемурад увидел, что привязывать не надо, может сам в седле держаться, — это уже хорошо. Вид у француза был страшный: губы раздулись, посинели, глаз затек, почернел, кровь запеклась, смешалась с пылью, покрывала голову коростой. С другой стороны— сам виноват. Ты ж в плену! А поднял на победителя руку. Даже не руку, а ногу! Да тебя ж убить за это мало! И все же… подавая поводья, Эемурад вздохнул и, пряча глаза, подумал: «Отделали здорово!»

Выехали из Мары. В село Гонур кроме Блоквила гнали группу человек в двадцать. Мимо нее проезжая, Блок-вил крикнул:

— Интересно, почему нас всех разводят маленькими группами в разные стороны?

— Как почему, — отвечали ему, — не хотят, чтоб мы были вместе, хлопот меньше.

«Ясно, — подумал Блоквил, — не такие уж они и дураки, как говорил Кара-сертип». И вот уже нет больше Кара-сертипа, где-то принц Хамза-Мирза, жив ли, а если жив, ждет его встреча с шахом, Блоквил не завидовал принцу.

Безразлично и скучно выгибая тюленьи спины, тянулись во все стороны барханы, ветер срывал с них песок, катил верблюжью колючку. Блоквил ехал навстречу своей судьбе и все удивлялся: «Неужели ради этих бессмысленных песков огромное войско два месяца шло сюда из Персии проливать свою и чужую кровь?!»

Дом Эемурада был самым крайним в селе Гонур, к вечеру доехали. Теперь по крайней мере руки должны ему развязать, все ж необычный он пленник. Его одного везли на лошади. Позднее он узнал, что туркменам было известно и про бумагу, хранящуюся в Тегеране, в посольстве! Руки ему действительно развязали, но лишь для того, чтобы связать ноги. Так что радоваться было нечему.