Ключ от рая

— Нам, ровесник, не долго осталось жить теперь на этом свете. — Потом еще что-то прошептал неразборчиво, слегка повернул голову и заметил Непес-муллу. — Мулла, ты тоже приехал? Дай бог тебе долгой жизни! Пусть бог уважит тех, кто уважил нас. Жаль, что мне не доведется больше слышать твой голос…

Старик закрыл глаза.

Непес-мулла подошел к больному поближе и взял его за руку.

— Ораз-ага, еще не известно, кто вперед уйдет. Еще много стихов моих послушаете. Поднимайтесь скорее на ноги, на днях уже заканчиваю «Бабаровшена»[25], будете слушать…

— Мулла, пусть теперь люди послушают! Мы уже получили свое… Но перед смертью хотелось бы услышать еще разок твой голос…

Непес-мулла, не выпуская руку Ораза, спросил:

— Что прочитать?

Старик на минуту открыл глаза.

— То, что мне читал в последний раз, — сказал он и снова закрыл глаза, как бы приготовился слушать.

Мулла начал читать

Живи, как хочется тебе, душа, вот мой совет.

Умей врага от друга отличать, вот мой совет.

А коль с врагом сойдешься, осторожным будь.

Пока ты на земле, продолжить род свой не забудь,

Чем сорок лет в мая[26] ходить, ты лучше год ивером[27] будь.

…К вечеру гости распрощались с больным и отправились в обратный путь: два старика к верхнему аулу, а Каушут с Непесом — к крепости.

— Кто он такой, этот яшули?[28] — спросил Каушут Непес-муллу.

— Ораз-ага — человек, любящий стихи. В свое время он был богатырь. Пятерых верховых запросто одолевал. Но, как говорит старина Фраги[29], сколько ни живи, а в конце — все равно смерть. Видишь, каков он теперь? А мужчина был, таких поискать!

Каушут шел молча, думая над словами Непес-муллы и самого старика. Вскоре они добрались до аула, стоявшего на берегу реки. У крайней кибитки на золе от тамдыра[30] лежал кобель, который при виде чужих лениво залаял, словно для того только, чтоб не получить нагоняя от хозяев. Из кибитки вышла женщина с сосудом для воды и направилась к реке. На шее у нее было ожерелье, на руках браслеты, в волосах мониста, и со стороны она напоминала ярко раскрашенную куклу; невысокий рост еще больше усиливал сходство.

Каушут с муллой еще не дошли до брода, а женщина уже наполнила сосуд, вышла на берег и остановилась. Когда путники поравнялись с ней, женщина приветливо кивнула им головой.

Каушут и подумать не мог, что она собирается к ним обратиться. Но женщина, не отрывая ото рта яшмак[31] и отвернув от мужчины голову, заговорила:

— Поэт-ага! — Голос у нее был нежный, как у ребенка, и говорила она с небольшим акцентом. — Когда же вы исполните обещание? Говорили, что весной, а весна уже давно прошла… Уже всем красавицам стихи сочинили! А мы чем плохи? Что у нас в роду все маленького роста? Ну и что ж, это не наша вина, нас такими аллах создал!

Такая смелость изумила Каушута и заставила его еще раз с любопытством оглядеть женщину. А Непес-мулла важно ей ответил:

— Гелин![32] Я давно исполнил свое обещание и готов доказать это хоть сейчас, но не знаю только, прилично ли поэту читать свои стихи посреди большой дороги?

У женщины таких сомнений, кажется, не было.

— Поэт-ага, чего только в жизни не бывает! Сегодня по этой же дороге возвращались с бахчи наши женщины и девушки, на них налетели персы, уложили пятерых поперек седла и увезли. А уж прочитать стихи — в этом я не вижу ничего неприличного.

Этот случай напомнил Каушуту другой.

— Женщина, если ты говоришь в шутку, то шутка твоя не хороша!

— Нет, я не шучу. Не стану же я такими шутками выпрашивать у поэта стихи! Я говорю о том, что было, можете сами спросить в нашем ауле.

Непес-мулла тоже горько задумался. Хоть аул и был чужой, но беда любого туркмена была для него как своя.

— Что ж, мулла, — сказал Каушут, — я думаю, не стоит обижать женщину. Прочитай стихи, не осудит же аллах тебя за это!

У Непес-муллы стихи в самом деле были давно уже написаны, просто не было случая прочитать их, и сейчас он должен был это сделать в первый раз.

— Хорошо, — сказал он, — я прочитаю, но прошу тебя, сестренка, не обижаться на шахира-ага[33].

— За что, шахир-ага? Других-то вы нахваливаете в своих стихах, а меня собираетесь очернить? За маленький рост мой?

— Сама увидишь, а стихи так и называются — «Кичкине»[34]. Слушай:

Каприз твой, Кичкине, сведет меня с ума,

Язык твой, как дурман, мне голову кружит, о Кичкине.

Стрелы ресниц летят из лука твоих бровей, о Кичкине,

Сияют зубы-жемчуга за лепестками губ твоих, о Кичкине,

Твой взгляд околдовал меня, о сказочная Кичкине.

О если бы войти в твой сад, сорвать твои плоды.