Ключ разумения

Всё это Метьер уже слышал, как сквозь сон, его закрутило туманной метелью, и внятный голос Великого Книгочея сказал прямо в уши: «Ты возвращаешься в свою книгу. Живи правильно. Твой друг Виа Киа».

Глава двенадцатая Гистрион и ведьма. Встреча

Два года прошло, как расстался Гистрион с Метьером. А от улетевшего дуба и все три. И что? Не нашёл он ни Кэт, ни принца Чалтыка, и даже не слыхал о таком, хоть и расспрашивал усердно всех встречных-поперечных. Восточный принц, конечно, существовал, но это был не Чалтык, в чём Гистрион убедился, проникнув во дворец восточного падишаха в качестве заезжего менестреля. Во дворце был праздник, и Гистрион упросил местных лицедеев принять его временно в труппу и дать напрокат лютню. Он пел и видел перед собою и падишаха и принца, который только горбатым носом напоминал Чалтыка, и ещё какого-то важного вельможу, одетого не как прочие.

Когда он стал петь песенку про дружбу, где упоминалось имя Метьера, вельможа заулыбался и закивал головой и завсплёскивал руками. После выступления он подозвал Гистриона и сказал, что он дипломат из Деваки, (толстяков ещё не свергли), большой друг Метьера Колобриоля, который вручил ему лютню для некоего Гистриона. «Ти будиш в замке восточного падишаха, возможино так совпадьёт, что и он будит там, передай: я ему обишал. Сказал он мине. Вить ето ви Гэстрион – тошно-тошно, не отпиряйсь!», – произнёс дипломат, чуть коверкая кеволимский диалект. И опять завсплёскивал руками, как это, мол, всё чудесно совпало и устроилось! Передал Гистриону лютню и немного золотых монет, на которые при скромных запросах можно было жить несколько месяцев. Вот так! Теперь у Гистриона была лютня их знаменитого покойного барда Высоца и деньги, только Кэт не было.

Не добившись ничего на востоке, Гистрион (так как лошадь у него давно украли на каком-то постоялом дворе), купил ишака и потихоньку потрусил на юг, вдруг вспомнив, что дуб в полёте забирал немного к югу. И ещё ему сказали, что жирафы, слоны и страусы водятся именно там. По дороге на юг Гистрион был пленён племенем голопупиков, которые оказались людоедами, и уже разжигался костёр, на котором должны были его изжарить. Спасло его неожиданно напавшее племя пупоголиков, которые не любили голопупиков за то, что они ели людей в жареном виде и лупили их нещадно. Сами они были сыроедами, и ели людей сырыми, ведь всё жареное вредно.

Пока они дрались, Гистрион смог дать дёру. Потом он скитался и долго голодал и пытался петь песенки, но на юге не нужны были его северные песни. Его продали в рабство султану Махай-подальше-гирею, где он и провёл целых полтора года. И если б не новая молодая жена Махая, оказавшаяся родом из северных земель, то есть землячкой, был бы рабом и до сих пор. Она услышала однажды, как он напевает, играя на лютне свои песни (лютня во всех скитаниях чудесным образом сохранялась, как будто была заговорена), услышала и упросила султана отпустить Гистриона на волю.

Восьмидесятилетний Махай-подальше, само собой, не мог отказать в таком пустяке белокурой голубоглазой пятнадцатилетней жене. И даже золота дал Гистриону на проезд к месту жительства! Но Гистрион к месту жительства не поехал, а стал скитаться по южным городкам и аулам, выспрашивая всех о принцессе Кэт и попутно транжиря махайское золотишко по трактирчикам со всяким сбродом, и иногда показывая фокусы на потеху пьяной публике. Ох, видел бы его дед-король, рыцарь и магистр Высшего посвящения ордена Ключеносцев! Да, Гистрион немножко подопустился. Пил вино и дрался кулаками, иногда попадая по чьему-то чёрному лицу, но чаще попадали по его бывшему белому, а ныне загорелому – да, он подопустился, но никогда, слышите ли, дети, ни на минуту он не терял надежды, что найдёт свою принцессу и как рыцарь оставался ей верен, даже в мыслях!

И вот мы видим его в трактирчике, у подножия горы Дидаквили на окраине маленького притулившегося к Южным горам городка Шерше-ля-шейха. Это уже двадцатилетний юноша с тёмно-русой головой и небольшой рыжеватой бородкой, с серыми прозрачными глазами в потрёпанном коричневом камзоле с дырами и в дырявых же штанах. На загорелом лице несколько ссадин, пара зубов выбиты в недавней драке. Сидит на табурете, попивает дешёвое винцо и смотрит на всех с вызовом: попробуй тронь! На спине неизменная побитая обколупленная лютня. Да, вот он, наш Гистрион!

Полдень. Местным балдуинам, дремлющим в разноцветных тюрбанах у трактира под тентом рядом с верблюдами, сорокаградусная жара была нипочём. Заезжих же и захожих северян солнце жгло нещадно. Но в трактирчике журчал ручеёк, обложенный камешками, и было хорошо.