Ключ (СИ)

Это нередко бывает — когда ничего вокруг себя не видишь и охота хоть одним глазком взглянуть сквозь то, что мешает нормально ориентироваться. Но когда это, наконец, удаётся, то жалеешь об утраченном неведении!

Туман кончился, словно мы вынырнули из пены, пузырящейся в крынке с парным молоком. Как будто кто-то раздвинул занавес, и мы оказались в другом мире. Свинцовые воды реки, угрюмо нёсшие нас неведомо куда, вдруг весело зажурчали, засеребрились и засверкали так, что стало больно на них смотреть!

Небо взметнулось над нами лазоревым куполом, в который было вплавлено нереально огромное и невозможно золотое солнце. Его лучи, словно стали осязаемыми, бесцеремонно проникающими под одежду пальцами.

Мы увидели берег, вдоль которого шли совсем близко. Джунгли, которыми он пенился, казались изумрудными. Они опрокидывались в воду, полностью скрывая сушу, словно её здесь и не было. И из этих джунглей поднимались к небу города… сверкающие чистым золотом!

Не буду что-либо утверждать, может быть это была просто позолота, а может эти постройки сияли солнечным светом благодаря какому-то фокусу. Но что я видел, то видел. А видел я, и не только я один, строения, словно сложенные из золотых блоков и кирпичей!

Некоторые сооружения подходили почти к самому берегу, как например величественный зиккурат, намного превосходивший размером те, что нам приходилось видеть во время пребывания в гостях у племени Чига Шанки.

Казалось, что до этой пирамиды подать рукой, хоть на самом деле мы были от неё на расстоянии десятков метров. Но, несмотря на эту удалённость, нам хорошо было видно, что происходило на её ступенчатых гранях.

А происходило там вот что — выкрашенные золотой краской, одетые в уборы из разноцветных перьев, люди, видимо жрецы, подводили пленников со связанными руками к самому пернатому и самому высокому, похоже, главному жрецу, ставили их одного за другим на колени, заставив положить голову на невысокую колоду, после чего главный жрец разбивал ему череп золотой кувалдой…

Делал он это чрезвычайно ловко — вот что значит набитая рука! Мозги несчастной жертвы вылетали красно-серым фонтаном и добавлялись к общей массе, которая покрывала уже треть ступеней зиккурата, если считать сверху. Ненужный больше труп, грубо сбрасывали вниз, как ботву, из которой извлекли початок, и он падал, кувыркаясь безвольной куклой, пока не исчезал из виду — подножье зиккурата было скрыто от нас зеленью.

Мы смотрели на чудовищное в своей бессмысленности, кровавое зрелище, словно загипнотизированные, как вдруг раздался крик, от которого все подпрыгнули! Оказалось, что это Ганс, видимо почувствовавший, что качка уменьшилась, решил подняться на палубу.

Зрелище настолько потрясло нашего здоровяка, что он, забыв обо всём, бросился к пушкам и принялся готовить их к бою, не слыша предостерегающего крика Магдалены. Ганс всегда превосходно обращался с пушками, и буквально через несколько секунд навёл первую из них на цель.

Конечно, из наших кулеврин едва можно было достать до берега, и уж точно невозможно поразить цель на ступенях зиккурата. Привлекать к себе лишнее внимание тем более не стоило. Поэтому все бросились к Гансу, чтобы отобрать у него запал, но проворнее всех оказался дон Мигель, успевший выхватить фитиль из рук обезумевшего канонира.

И тут едва не случилась беда — ослеплённый Ганс вдруг яростно хватил кулаком того кто помешал ему выстрелить! Несчастья не случилось лишь потому, что на нём в это время уже висело с десяток пираний, при этом три из них повисли на той руке, которой он ударил своего сюзерена.

Удар пришёлся вскользь, но дон Мигель покатился по палубе, как сшибленная кегля! Все замерли от ужаса — ведь Ганс славился тем, что ударом кулака мог свалить буйвола!

Магдалена бросилась к своему воспитаннику, я к Гансу, с твёрдым намерением вцепится ему в рожу когтями, но тут дон Мигель вдруг поднялся, тряхнул головой, будто ему в уши попала вода, и снова подошёл к Гансу.

Я видел, как руки пираний потянулись к ножам. Ганса все любили, он был одним из нас, но жизнь сеньора ценилась у свирров дороже, чем жизнь всей команды, хоть сам Мигель никогда не согласился бы с этим. И если Ганс сошёл с ума…

Дон Мигель мотнул головой, словно отгоняя муху, (на его скуле расплывалось лиловое пятно, грозившее залить глаз), сделал пираньям успокаивающий жест и заглянул Гансу в лицо. Здоровяк хлопал глазами, плохо соображая, что происходит с ним и вокруг него.

— Они их… — пробормотал он, находясь в шоковой прострации. Но договорить он не успел, потому что дон Мигель залепил ему пощёчину.

Строго говоря, это могло называться пощёчиной лишь условно — таким ударом убивают комара. Но после этого в глазах Ганса начала проявляться осмысленность и… ужас.

— Они же их!.. — снова начал он таким голосом, каким люди пытаются оправдать поступки, которым нет оправдания.

— В расчёте! — перебил его дон Мигель, почти весело, но поморщился, потрогав скулу. — Отведите его в трюм — у него новый приступ морской болезни!