Ключ в двери

На том бы все и кончилось. Но меня та встреча все же несколько озадачила – именно что вот этим отсутствием внятного финала. Как бы неправильной заключительной нотой, не попавшей в тональность. То есть, выходит, меня не отвергли, но и не поощрили к дальнейшему. Внимательно выслушали, но ничего не ответили… Дней пять потом я мучился, в самом деле не зная, как поступить – и в итоге решил, что никак поступать не стану – оставив, однако, за собой право следующего выстрела, коли представится на то подходящий случай.

И вот случай вроде бы представился – не без труда отыскав в телефоне нужный номер – там все у меня записаны, преимущественно, по фамилиям, каковую я у Ксении едва припомнил, точнее, сперва вычислил, исключая заведомо неподходящие варианты, а уже потом нащупал в себе некий отзвук шального воспоминания – так вот, отыскав и набрав его, я услышал в ответ слегка удивленный, но все же настроенный на продолжение коммуникации голос. Во всяком случае, меня узнали, и сам факт утреннего звонка после годовой паузы не был сочтен заведомо невежливым. Уже неплохо.

Не помню, что я наплел в дебюте, но в общем договорились встретиться в тот же день. На Петроградке, после ее работы. Где именно? Да все равно. Могу к метро подойти. Я в три освобождаюсь, у нас утренник. Да, хорошо, у метро. Или рядом. Там дальше такой памятник в сквере. Это Попов. Что? Ну, Попов, памятник Попову. Тот, который радио. А! Ну хорошо, давай там. У памятника этому радио. Так когда точно? Ну в три пятнадцать, годится? Ну я, может, опоздаю минут на десять, но да, хорошо.

Надо сказать, что Ксения оказалась хозяйкой своего слова. Пришла, как договаривались, практически вовремя – в три сорок восемь. Гнусное получасье я провел, утаптывая лужи в ногах полумифического соперника Маркони и завидуя его бронзовой всепогодной невозмутимости: ужо ему, чудотворцу!..

Все-таки странная это штука – начало апреля в наших широтах. Сезон всеобщей и полной неприкаянности, приходящий всякий раз на смену самому русскому из времен года – ранней весне, когда лишь только принимается таять снег, но состав воздуха уже изменился необратимо и всем понятно, что тяжелая, опостылевшая зима позади, а стало быть, дальше станет только лучше. Станет лучше и будет, будет настоящая весна, а за ней – неизбежное лето, когда жить легко и можно, наконец, осуществить задуманное, сделать важные дела, а вместе с тем и отдохнуть. Но это все – потом, потом, не сейчас, слава богу, когда счетчик еще не запущен и нет нужды что-то срочно предпринимать, спешить куда-то, но можно вместо этого предаваться мечтаниям столь же свободным, сколь свободно тело в по-летнему легкой, не сковывающей движения одежде.

Но такое – в марте, или даже в конце февраля. К апрелю же все переменяется – и талая грязь, проникая куда только можно, оттесняет глубоко на задний план и необязывающие намерения, и давешние мечты, от которых ты, стыдно сказать, порядком уже и устал. Воистину, наступает межсезонье – выходя на улицу, всякий раз убеждаешься, что оделся не по погоде, путь от двери до машины достаточен, чтобы испачкать ботинки, а саму машину лучше и не мыть без особого повода – дабы не выделяться на дороге столь разительно…

Но вернемся к нашему горю – то бишь, к подножию медного педестранца, чей безразличный взор, брошенный через проспект, силится различить где-то там, в скрытом серой штриховкой кустарника далеке, столь же бронзового Тараса Шевченку. («Русский есть русский, хохол есть хохол – и вместе им не сойтись».)

И вот, едва воображаемые часы на воображаемой башне встали в чуть опрокинутый вправо шпагат, девушка Ксения вторглась в поле моего зрения, обгоняя прохожих по пути от метро и по-подростковому торопливо лавируя между лужами. Все же она старалась прийти вовремя. Старалась как могла.

С Ксенией мы были ровесниками, однако она, по всему, сохранилась лучше – что и справедливо, и в той же степени закономерно, ибо я-то за собой не слежу никак, тогда как она (год назад) занималась дважды в неделю волейболом, ходила в бассейн и еще куда-то там – и вся эта суета, чтоб только радовать мужа. Радовать мужа девичьей талией и стройными ногами – которые он за двадцать лет совместной жизни наверняка и замечать-то разучился. Зато, небось, мечтает о том, что ему не дано: о сиськах иного, чем у жены, фасона, о широкой, вальяжной заднице, или еще о чем-то, столь же интимном и дурацком – мечтает долго и бесплодно, до спазмов в промежности (если, конечно, не наладился ходить налево)…

Но здесь я был вынужден прервать эти душеспасительные размышления – Ксения наконец меня заметила и свернула с тротуара на хлипкую парковую дорожку. Через полминуты мы уже здоровались.

Уработалась? Ну, так, как бы да. Ничего не делала на самом деле. Просто надо сидеть, пока спектакль. Чай пила одна, поговорить даже не с кем, все заняты. Но все равно устаешь почему-то. Даже от такого безделья.

Она наконец-то перевела дух.