Ключ в двери

Расслабленная со сна и слегка перегревшаяся, она прижимается ко мне велюровым своим телом.

– Ты хочешь… сейчас?..

Я начинаю, и оживший дебаркадер добавляет нам свои толчки, словно третий участник…

Мне нравится все это, нравится чувствовать, как просыпается тело женщины, как подчиняется моим движениям, как в какой-то момент, словно бы переступив невидимую черту, оно как бы впивается в меня, сжимает ногами все сильнее, сильнее, сильнее – и вдруг, разразившись коротким, чуть-хрипловатым, полувыдохом-полувскриком, отпускает меня, обмякнув.

Переводим дыхание.

– У?.. Ну, как?.. Ты кончила, что ли? (Опухший язык едва ворочается у меня во рту.)

– Ага!!! И ты тоже вместе со мной, да? Ми-илый…

Она прижимается ко мне вновь и начинает судорожно, радостно целовать.

– Так здорово!.. Теперь и у тебя… то есть, у нас вместе… получилось!..

Заснуть удается уже ближе к рассвету.

Сам же городок оказался – ну так себе, в общем. Северная наша скромная бедность. Разрозненные следы той эпохи, когда люди еще были людьми и жили по-человечески. Плюс несколько следов эпохи, когда жили не по-человечески, но все еще строили красивые театры с университетами. Вот, в общем-то, и все. Прилежно это осмотрели, затем прошвырнулись по положенным окрестностям – ну, там всякие церкви в Кондопоге да водопады-кивачи. Затем нам все это надоело, и мы поехали восвояси – северной дорогой, через Сердоболь.

Я, однако, на правах практически местного, предложил заехать в Рускеалу – опять-таки водопады, туда-сюда, этот их знаменитый мраморный карьер. Ну, Карина не против, естественно: ей-то что. Бодренько сворачиваю с Сортавальской трассы на Вяртсиля, доезжаем до водопадиков, где моя подруга полчаса изображает из себя Аленушку с картины Васнецова. Затем покупает банку сомнительного морошкового варенья, и едем дальше.

Мраморный карьер это, кто не знает, действительно штука стоящая. Там, значит, искусственное озеро, выдолбленное за два века в скалах, словно бы в кристалле таком – по нему лодки шныряют. А вокруг по периметру, высоко-высоко – оборудованная тропа: где надо – ступеньки, где надо – перила, ограждения из них. Гуляешь по ней и смотришь на озеро внизу под тобой. Впечатляет, чего там.

Ну мы и гуляли – как у них там заведено – против хода часовой стрелки. Обошли, значит, этот карьер неспеша, практически вернулись к исходной позиции – всем хорошо, все довольны: и я доволен, и Карина довольна тоже. Она, пожалуй, даже моего поболе: прямо, вижу, как воспряла вся, едва ли не крыльями машет… Ну, вот. И, значит, почти уже в самом конце маршрута – там есть такой выступ, мысок, отходит от этой самой огороженной тропы и нависает над водой на бог знает какой высоте Ласточкиным Гнездом – вот там Карина вдруг отпускает мою руку и, прежде чем я успеваю опомниться, за ограждение – шасть. Ну и встала там, на краю, практически – стоит, жмурится на солнышке… Стоит, стоит, стоит – а мне аж нехорошо. То есть, вот совсем нехорошо: дышу через раз. Я, вообще-то, и сам высоту переношу плохо, а уж тут… и, главное, не сделаешь ничего: только и остается дожидаться, пока она насытится своими разговорами с Космосом… Чем я, собственно, и занимался, выворачивая себе мозг сонмом матерных ругательств. Ей же – все нипочем, русалка и есть.

Короче, когда все кончилось, я как-то… не выразил восторга, ну вы понимаете. Ладно, поехали дальше. В Сортавале побродили немного, потом заночевали в каком-то клоповнике, а уже поутру следующего дня – двинулись домой на всех парах.

…В дороге она расплакалась. Я и заметил-то это, считай, случайно: захотел, кажется, что-то сказать, дождался подходящего момента, повернул голову и увидел, как лицо моей подруги набухает от подступающих слез. Вот буквально всеми своими частями набухает, а не одними только глазами!

– Что, Карина?

Мне стало не по себе.

– А чего плачешь?

Втягивает носом сопли.

– Я не плачу.

Однако взглянув в очередной раз вправо, я вижу, как блеснули на щеках первые слезы.

– Ты плачешь!

Вместо ответа она мотает головой, но затем сразу же закрывает лицо ладонями и принимается реветь в голос.

Съезжаю на обочину. Словно бы в рифму к Карининым слезам немедленно налаживается меланхоличный грибной дождик, капли его покрывают ветровое стекло, множатся подобно колониям бактерий в чашечке Петри. Включаю дворники в ленивый режим, жду. Наконец истерика вроде начинает спадать – я обнимаю девушку за плечи, она сперва поддается, но миг спустя с усилием отстраняется.

– Да что такое?

– Ничего…

Убирает от лица руки.

– Ничего… просто ты… ни о чем меня не спрашиваешь… хочу ли я чего-нибудь… или нет… все сам…

И тут же какая-то растерянность, вот те раз – да я просто не знаю, о чем она сейчас. И нехорошее такое чувство, – будто тебя подловили на ровном месте, посреди трудно давшейся безмятежности. Подловили, подловили и вывернуться будет теперь непросто…

– Все-таки о чем ты?.. Конкретно…

– Ни о чем. Обо всем. Обо всем вообще (девушка меж тем успокаивается). Ты же решил, что надо ехать… домой быстро…

– Решил. Мы решили. И что?

– Нет, не мы. Это ты решил.

– Ну, хорошо. Пусть я. Но что из этого?