Ключ

— Или придумаете ответ… Какие сделки вы совершали для Фишера?

— Я продавал и покупал для него бумаги.

— Какие?

— Разные… Акции банков… Мальцевские…

— Такие сделки обычно совершаются через банки или через профессионалов. Не назовете ли вы людей, которые могли бы подтвердить, что вы совершали эти сделки для Фишера?

— Я сейчас ничего не могу указать… Вы меня оглушили этим нелепым обвинением… Я плохо себя чувствую и не могу вообще отвечать.

— Кроме посреднических сделок у вас были еще какие-либо источники дохода?

— Нет… Были кое-какие сбережения.

— В каком приблизительно размере?

— Сумма менялась… Я постепенно тратил… Одно время было несколько тысяч.

— Где они находились? В банке?

— Нет, у меня дома.

— Вы без нужды хранили дома несколько тысяч?

— Да, дома… Прислуга у меня надежная… Да и деньги небольшие… Банки платят ничтожный процент…

— Откуда же у вас собралось несколько тысяч? Значит, у вас прежде были дела покрупнее, чем теперь?

— Очевидно…

— Очевидно?.. А какие, вы не помните?

Раздался легкий стук в дверь. «Вай-дите… В-вай-дите!..» — сказал с раздражением Яценко. В комнату вошел письмоводитель. Он приблизился на цыпочках к следователю и сказал ему на ухо:

— Антипов хочет вас видеть, говорит, для важного сообщения.

Яценко кивнул головой. Он записал последние показания Загряцкого.

— Посидите, пожалуйста, здесь опять, Иван Павлович, до моего прихода, — сказал он и вышел.

Николай Петрович вернулся через несколько минут. Он прошел к столу и занял прежнее место. Лицо у него было торжественное и мрачное. Загряцкий вдруг на него уставился глазами.

Письмоводитель хотел выйти из комнаты. Яценко удержал его знаком.

— Вы сказали, — начал следователь новым, бесстрастным тоном, глядя на дрожавший слегка ониксовый перстень Загряцкого, — вы сказали, что позавчера вечером, в день убийства Карла Фишера, вы были в кинематографе «Солей», в Пассаже на Невском Проспекте и оставались там до конца спектакля?

— Так точно, — сказал негромко Загряцкий, не сводя с него глаз.

— Вы сказали также, что знакомых в кинематографе не встретили… Давалась пьеса «Вампиры», содержание которой вы по памяти изложили письменно?

— Да, я изложил…

— Господин Загряцкий, вы сказали неправду и случайности суждено было выдать вас, — подняв голову, произнес торжественно и печально следователь. — В этот вечер драма «Вампиры» была заменена другой картиной.

Письмоводитель вздрогнул, быстро взглянул на допрашиваемого и опустил глаза. Загряцкий, все больше бледнея, откинувшись на спинку стула, смотрел остановившимися глазами на следователя. На лице Загряцкого был написан страх, точно он ждал удара.

— Я болен и не то говорю… Я не могу теперь отвечать, — наконец едва слышно произнес он.

— В таком случае допрос переносится на завтра. Но отныне вы, Загряцкий, будете допрашиваться в качестве обвиняемого. По 1454-ой статье уложения о наказаниях, вам предъявляется обвинение в предумышленном убийстве Карла Фишера… Иван Павлович, — сказал, вставая, Яценко, — составьте бумагу о принятии арестованного Загряцкого в Дом Предварительного Заключения.

XXI

Оливковый скрипач, с необыкновенно радостной улыбкой, играл забытую парижскую песенку, вернувшуюся в Петербург из Бухареста. В углу переполненного зала сидел Браун, уставившись на скрипача своим неприятным безжизненным взглядом…

В мире В.

«…Мертвые люди смеются, ведут веселые разговоры. Скелеты, постукивая костями, подносят к челюстям чашки. Самый мертвый из мертвецов предпочитает заниматься глупым анализом под звуки веселенькой музыки, чувствуя себя как на необитаемом острове в Hall'е гостиницы „Палас“. Он презирает людей — на людях. Презренье не мешало ему жить с оглядкой: не испортилось бы фальшивое, дешевое, никому не нужное клише. Можно жить на фиктивные проценты с несуществующего духовного капитала. В редакциях газет заготовлены статьи на случай похорон. Двадцать пять организаций пришлют венки — „Жрецу… Борцу… Мудрецу… Он умер, но его идеи живы… Его больше нет, но дух его витает над нами!..“

Капитал, впрочем, не так велик. Саморекламой не занимался, частью по брезгливости, частью по неумению, — быть может, больше по неумению, чем по брезгливости. Холодный, равнодушный человек никогда никого не любил. Была привычка к джентльменству — как привычка к ежедневной ванне. Обман был так же прочен, как дешев. Самообмана на пятом десятке не хватило. Верования не растеряны: их в действительности никогда и не было. На сорок седьмом году жить оказалось нечем и не для чего… Долга и мучительна жизнь, как ночь тяжело больного… Вдобавок, „грубые страсти“ пришли в столкновение с клише. Вот, вот чего ему хотелось на самом деле!.. Борец увидел свое изображенье в зеркалах квартиры Фишера. Мудрец испугался: двадцать пять организаций не пришлют венков…»

«…Ma Ton-qui-qui — Ma Ton-qui-qui — Ma Ton-qui-noi-se», — хихикала музыка.