Ключ

Управляющий бросился за перчатками, и даже дон Педро преодолел в себе желание как-либо помочь в беде богачу. Альфред Исаевич ничего не ждал от Нещеретова, но самый вид человека, владевшего десятками миллионов, приводил его в легкое волненье. Лакей уже подбегал с перчатками к Нещеретову. Он кивнул головой, взял перчатки и быстро пошел к выходу. «Да, хорошо живут, — подумал Альфред Исаевич. — Князей встречают хуже… А всего каких-нибудь десять лет тому назад его бы сюда на порог не пустили!..»

У лестницы мальчик открыл перед ним дверь подъемной машины. Хотя во второй этаж было проще подняться по лестнице, Альфред Исаевич, подкупленный почтительностью мальчика, вошел в лифт и вынул из большого черного кошелька засаленную марку военного времени. На стене висела печатная надпись: «Просят не разговаривать по-немецки», с полустертой добавкой карандашом: «и по-турецки». Машина остановилась. Дон Педро сунул марку мальчику и вышел. Разыскав 103-й номер, он постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, открыл ее.

Майор Клервилль, сидевший за столом спиной к двери, поднялся, с недоумением глядя на вошедшего без доклада посетителя. «Может быть, у них так принято», — тотчас подумал он. Лицо Альфреда Исаевича было ему знакомо, но он решительно не помнил, кто это, и испытывал оттого слегка неприятное чувство.

— Вы, верно, меня не узнаете, господин майор, — начал Альфред Исаевич, с учтивой солидной улыбкой на лице. — Пожалуйста, извините меня…

— О, я хорошо узнаю без сомнения…

— Пожалуйста, извините, что посмел отнять ваше драгоценное время, — сказал дон Педро. Он изложил свое дело, говоря так же изысканно, но несколько медленнее и вразумительнее, чем обычно. Клервилль не все разобрал в его словах, но понял суть дела и по ней вспомнил, что этот человек был журналист, которого он видел на вечере у русского адвоката. Просьба дона Педро доставила удовольствие майору Клервиллю, — к нему еще никто никогда не обращался за интервью. Он, однако, с любезной улыбкой ответил, что, как офицер, интервью давать не вправе.

Дон Педро с сожалением откинул голову, полузакрыл глаза и слегка развел руками, свидетельствуя, что подчиняется решению своего собеседника, и отдает должное его мотивам, хотя не разделяет их. Майор поблагодарил гостя за честь и просил заверить русских читателей, что, как все англичане, он неизменно восхищается русской армией, Россией, гением страны, которая… Клервилль хотел сказать: страны, которая дала миру Толстого и Достоевского, — однако вспомнил, что Толстой был в дурных отношениях с русским правительством, и решил, что корректнее будет поэтому Толстого не называть. Об отношении Достоевского к русскому правительству майор ничего не помнил, но с одним Достоевским, без Толстого, фраза не выходила. Клервилль в общей форме сказал о гении страны, давшей миру столько великих людей… «С сердцем так широким, как эти русски степи», — добавил, подумав, майор.

Альфред Исаевич выслушал его с удовольствием, — он был искренним патриотом, — и решил, что слова англичанина в сущности вполне могли заменить интервью, если их подать соответственным образом, на пятьдесят строк, с описанием обстановки и с портретом. Дон Педро крепко пожал Клервиллю руку, как бы благодаря его за Россию, и попросил дать для газеты фотографическую карточку. Это майор мог сделать, не нарушая своего долга. Увидев фотографию, дон Педро просиял: как ни хорош был в действительности Клервилль, на карточке, в парадном мундире довоенного времени, он был еще лучше.

— Не смею вас больше беспокоить, господин майор, — сказал, вставая, Альфред Исаевич. — Сердечно вас благодарю… Вы знаете, что в лице нашей газеты ваша великая страна всегда имела верного друга. В этом вся наша редакция вполне солидарна.

— О, да, я знаю хорошо, — ответил, тоже с искренним удовольствием, Клервилль. Он проводил гостя до дверей, и они расстались, очень довольные друг другом.