Ключ

Было одиннадцать часов, когда Браун встал с постели. Он прошел в ванную, зажег лампу и там, повернул краны, попробовал рукой струю, усилил ток из горячего крана, морщась, точно от боли, от шума падающей струи. Дно ванны быстро покрылось водой, звук струи изменился. Браун сел на соломенный стул, накрылся мохнатой простыней, не развернув ее, и долго внимательно глядел на кусок картона, который на четырех языках (немецкий текст был заклеен по случаю войны) излагал разные правила гостиницы «Палас». Затем опустил голову и так же упорно-внимательно следил за паром, поднимавшимся от горячей воды. Помутневшее кое-где от пара зеркало отражало острый профиль усталого мертвенно-бледного лица с углами лба, выпукло выступавшими над глазами. Ванна наполнилась. Браун снял с полки банку и высыпал на ладонь большую горсть желтоватых, чуть расплывающихся кристаллов. Запахло лимоном и вервеной. Он поднес ладонь к лицу, жадно вдохнул воздух и бросил несколько горстей соли в воду, которая сразу помутнела. Браун разделся, вздрагивая, погрузился в воду и закрыл глаза.

Так он просидел без движения минут пятнадцать. Вода остыла. Браун пустил большую струю кипятку, подвигая ближе к ней колени. Когда вода в ванне стала жечь тело, он вышел, закутался в мохнатую простыню и долго сидел за письменным столом, перед раскрытым томом Диогена Лаэртийского, внимательно читая напечатанные под стеклом объявления пароходных обществ, гостиниц и магазинов. Потом взял с окна бутылку коньяку, налил большую рюмку, выпил и занялся туалетом.

Браун был уже одет и выбрит, когда со стола раздался звонок телефонного аппарата. Управляющий гостиницы просил разрешения зайти. Через минуту в дверь постучали и появился мосье Берже, которого до войны все считали немцем Бергером и который в 1914 году оказался уроженцем Эльзаса. Вид у него был взволнованный и расстроенный, насколько может быть взволнованный и расстроенный вид у управляющего гостиницы Палас.

— Monsieur, je vous demande bien pardon de vous déranger,[1] — сказал он грустным полушепотом, — я должен вас потревожить в связи с очень прискорбным случаем…

Браун молча вопросительно смотрел на управляющего, который говорил, запинаясь, по-французски, с немецким акцентом.

— С одним из наших жильцов случилось вчера несчастье. Дело идет о мосье Фишере. Вы, кажется, его знали… Мосье Фишер скончался…

По мертвенному лицу Брауна пробежало выражение ужаса.

— Фишер скончался? — вскрикнул он.

— Да… Это ужасно… И находящийся в его номере… следователь желал бы навести некоторые справки у людей, лично знавших покойного. Я позволил себе указать вас, так как вы были знакомы с мосье Фишером. Надеюсь, вы ничего не будете иметь против этого?

— Следователь? — медленно спросил Браун. — Отчего же скончался Фишер?

Хозяин замялся.

— Это и выясняется теперь следствием…

— Он умер здесь, у себя в номере?

— О, нет, упаси Боже! — воскликнул Берже, точно это предположение крайне оскорбляло его гостиницу. — Мосье Фишер умер на какой-то квартире, которую он, оказывается, снимал в городе… Но об этом вам, без сомнения, сообщит сам следователь, я ничего не знаю. Могу ли я доложить господину следователю, что вы готовы немедленно к нему явиться?

— Разумеется… Я сейчас приду, — сказал Браун, помолчав. — Через несколько минут.

— Благодарю вас. Так, пожалуйста, в номер 67… Какое печальное происшествие!.. До свиданья… И, пожалуйста, извините за беспокойство…

Браун несколько раз нервно прошелся по комнате, сел на диван, снова зашагал. Потом подошел к зеркалу, смочил лоб одеколоном и вышел.

VI

В раззолоченной гостиной большого номера из трех комнат, который занимал в бельэтаже гостиницы «Палас» умерший банкир Карл Фишер, за столом, у зажженной лампы, сидел следователь по важнейшим делам, Николай Петрович Яценко, еще не старый, осанистый человек, с очень приятным, умным лицом. Он одновременно делал два дела: просматривал бумаги, найденные в ящиках стола, и слушал стоявшего перед ним Антипова.

Следователь Яценко был человек либеральных взглядов; он читал «Русские Ведомости», состоял в оппозиции высшим реакционным кругам министерства и был хорош с самыми передовыми представителями адвокатуры. Общество сыщика было неприятно Яценко, — он чуть-чуть гордился тем, что оно ему неприятно. Не нравился ему и тон Антипова, как будто официально почтительный, но вместе и несколько фамильярный, даже чуть-чуть шутливый, точно Антипов все время намекал на что-то забавное. Это был один из многочисленных тонов Антипова, тон, усвоенный им в обращении со следственными властями. Он так привык к переодеваниям и к ролям, что ему никакого труда не составляло совершенно изменять манеру, в зависимости от того, с кем он имеет дело.

— Ну, что ж, — сказал, подумав, Яценко, — продолжайте наблюдение за этим Загряцким. Улики против него довольно серьезные и, если допрос не рассеет подозрений, я его, конечно, арестую.