Ключ

— Она готовится к спектаклю… Представьте, она так волнуется…

Нещеретов выпил залпом бокал, весело засмеялся и отошел от буфета.

— Еще бы не волноваться! — сказала Наталья Михайловна. — Я бы, кажется, умерла со страху, если бы меня заставили играть… Семен Сидорович, — позвала она проходившего по будуару хозяина дома, — Семен Сидорович!..

— Золотая! — сказал Кременецкий, рассеянно, но с чувством целуя руку Наталье Михайловне.

— Вы со мной сегодня в третий раз здороваетесь…

— Я не здороваюсь, я ручку целую, разве нельзя и в тридцатый раз?

— Правда, Витя хорошо играл? — спросила мужа Тамара Матвеевна и, с улыбкой передав ему гостью, поплыла дальше.

— Божественно! — ответил так же рассеянно Семен Исидорович. Он тотчас поправился: — Очень славно играл ваш Витя, очень…

— Да вы мной не занимайтесь, Семен Сидорович, — добродушно сказала Наталья Михайловна, — идите по своим делам… Вы в кабинет шли? Можно и мне туда? Там умные мужчины разговаривают, я ужасно люблю умные разговоры, даром что сама глупа.

— Дорогая, вы умница и вы здесь дома.

— Так пойдем туда, я одна боюсь.

— Я гарантирую вам полную безопасность, — сказал Семен Исидорович и, взяв под руку госпожу Яценко, направился с ней в кабинет. — Правда, недурно прошел «Анатэма»?.. Как надо говорить: прошел «Анатэма» или прошла «Анатэма»?

— Хоть «прошло» говорите, — пропади она пропадом! Извините меня, это я о пьесе… Вы меня убейте, Семен Сидорович, я ни одного слова не поняла! Читала и тоже не поняла ни слова. Сознайтесь, — я свой человек, — ведь никто не понимает? Я другим не скажу, ей Богу!

— Ну, что вы, что вы, дорогая! Это одно из высших достижений нашего искусства, — сказал испуганно Кременецкий. — С идеями Леонида Андреева можно и не соглашаться, но в смысле исканий и, так сказать, дерзновенности, это… Вот и Николай Петрович… Теперь больше не боитесь?

— А тот высокий с ним кто, я не помню? Не страшный?

— Разве вы его не знаете? Это милейший друг наш, князь Горенский, член Государственной Думы, — ответил с удовольствием Кременецкий. — Он тоже должен был у нас играть, да потом сдрейфил. Очень милый человек. Этого вы знаете, это профессор Браун, знаменитый ученый. А тот, что к ним подходит, Нещеретов, слышали? — поспешно сказал Семен Исидорович.

— Их я знаю.

— А этот молодой человек — господин Яценко, — шутливо продолжал Кременецкий, взяв за плечо неловко вошедшего в кабинет Витю. — Не бегите от нас, друг мой. Бегает нечестивый, ни единому же гонящу… Прекрасно играли, молодой человек.

— Благодарю вас… Вы это так говорите, — сказал Витя, не без труда возвращаясь после игры к обыкновенной речи.

— Ничего не так…

— Не верь, не верь, Витенька: так. И не огорчайся: твою роль самому Сальвини дай, он лучше тебя не сыграет… Что это у тебя так глаза блестят? Ах, да ты это их карандашом подвел… Я в углу сяду, Семен Сидорович, оттуда буду умных людей слушать, вон там и Анна Ивановна сидит одна-одинешенька… Теперь вы мне больше не нужны, ступайте с Богом.

— А, Витя, пожалуй сюда, — позвал сына Николай Петрович. — Ну, поздравляю, все было хорошо. Что, поволновался, ограждая входы?

— Нисколько!

— Ваша роль не очень благодарная, — сказал князь Горенский, — но вы вышли из нее с честью.

— Ведь вы, князь, кажется, тоже должны были играть? — спросил Кременецкий.

— Нет, меня, слава Богу, с самого начала признали негодным.

— Напрасно, напрасно, — заметил подошедший Фомин. — Я уверен, князь, что вы были бы прекрасным актером. Я недавно вас слышал в Думе, у вас очень хорошая дикция.

— Понимаю, это значит, что содержание моей речи произвело на вас удручающее впечатление, — сказал, смеясь, Горенский. — Но когда же вы меня слышали?

— По-моему, в начале декабря, незадолго до убийства Распутина… Кстати, — добавил он, — вы знаете, в городе настроение становится все более тревожным. Ожидают рабочих беспорядков, забастовки… Говорят, мука у нас на исходе. Мои знакомые уже делают запасы. Я тоже подумываю.

— Да вот потому и продовольствия нет, что люди делают запасы, — сказал Яценко.

— Ну, не поэтому. Обычная тупость нашей власти, — сердито ответил князь. — Она же теперь и меняется беспрестанно. Чему я рад в этой чехарде, Федосьева, кажется, турнут.

— Это положительно злой гений России, — сказал Кременецкий.

Нещеретов пренебрежительно засмеялся.

— Какой он злой гений! Умный чиновник, только и всего.

— Нет, не говорите, Федосьев человек значительный.

— Не знаю, в чем его значительность: делал то же, что и незначительные. Всем им главного недостает: дела не умеют делать, да. Бумаги писать и по тюрьмам людей сажать — штука нехитрая.