Ключи от дворца

Но ставить топчан так и не пришлось. Фещук повел было Алексея по расположению батальона. Час назад брюзжавший на Кащубу, он теперь был не прочь и похвалиться добротностью и теплотой землянок, красным уголком, батальонной кухней и тем, что котелки не тащат в роты, а обедают тут же, в бревенчатой пристройке. На кухне к ним присоединился Чапля, командир хозвзвода, — русый грузный старшина с интендантской одышкой. Втроем шли от землянки к землянке. Над головами шумели сосны, язычком пламени переметнулась с ветки на ветку прикормленная красноармейцами белка. Пожалуй, она тут не одна. На снегу то под одним деревом, то под другим — россыпь шелухи от шишек. Неужели ему, Алексею, и в самом деле надо было спешить в эту обойденную, позабытую всеми штабными управлениями Кащубу? Не перестраховались ли в военкомате? Землянки пустовали — кто на занятиях, кто на хозяйственных работах. Но от дневальных, сбрасывающих дремоту и неестественно бодро вскакивающих для доклада, от ротных канцелярий, от потемневших дощечек-указок, прибитых на развилках дорожек, на Алексея вдруг повеяло такой прочной, непоколебимо устойчивой гарнизонной скукой, что он затосковал.

Фещук остановился около одного из умывальников, наскоро пересчитал на желобе соски, напустился на Чаплю.

— Таблицу умножения знаешь? Сколько полагается на роту? А здесь и половины нет…

— Товарищ майор, так это же самой роте видней… Разве хозвзводу сосками заниматься? Что же тогда их старшина будет делать?

— А ну, давай мне его… Где Трушин?

Но из землянки уже выскочил и на бегу натягивал ушанку сам старшина. На лице, однако, никакой оробелости, наоборот, казалось, тщетно старался перебороть какую-то подступившую веселость.

— Товарищ майор, второй раз из полка звонят. Срочно вас разыскивают. Подойдите к трубке…

— Вот я вам задам, — погрозил на ходу Фещук. — То-то роту всегда последней выводите… Просвети его, капитан.

Припоминая то, что ему было известно о сосках, — кажется, один на пять человек, — Алексей стал вразумлять старшину, но с лица последнего по-прежнему не сходило веселое, довольное сияние.

— Товарищ капитан, извините, — не выдержал и перебил он, — кажется, теперь уже не до них… не до сосков… Как я понял из разговора с полком, поднимаемся мы… Одним словом, прощай, Кащуба!..

Из землянки торопливо вышел Фещук. Махнул рукой, подзывая Осташко — злосчастный умывальник был позабыт, — сообщнически шлепнул его по плечу.

— А вовремя ты приехал, капитан… Есть команда… Завтра на колеса!..

Фещук обернулся к Чапле:

— Где Трилисский? Разыскать! Быстро!

На полпути к командирской землянке их нагнал высокий, голубоглазый старший лейтенант, начштаба батальона; нагнал, на ходу выслушал Фещука, заспешил вперед — звонить в роты.

3

И все позади, все, к счастью, оказалось переменчивым, мимолетным и, наверное, скоро затеряется, сотрется в памяти. Угрюмый сумрак дневного бора, поваленные буреломом сосны, петардный треск валежника под ногами. Вот только когда в конце другого дня прощально присвистнул паровоз и Алексей в последний раз глянул из теплушки на графитно-темную гряду обезлюдевшего леса, с усмешкой вспомнились строки оторопевшего перед Кащубой неведомого Минометкина…

Куда их везут? Никто ничего не знал. Ехали пока на Данилов. Как и все, измотанный погрузкой, Алексей, однако, долго не мог заснуть. Что, если дивизию перебрасывают на Западный фронт? Тогда они наверняка будут проезжать через Москву. Может быть, удастся позвонить Вале? Прошлой ночью он успел написать ей, сообщить адрес своей новой полевой почты. Дня через три она его получит, а ему теперь дожидаться ее письма придется долго, очень долго. Надо напомнить о себе и в Подольске… Ведь должны бы, должны ответить, даже если Василий погиб…

Под потолком мигал закрепленный в незамысловатой арматуре каганец, выбеливал нательные рубахи тех, кто лежал на верхних нарах. Нижним свет давала печка. Ее разрумянившиеся бока и конфорки. Дежурный по вагону не жалел дров — березовых и сосновых поленьев запаслись вдосталь. Их сильный смолистый запах смешивался с запахом намокшей овчины. Литерный состав двигался безостановочно, прибавлял и прибавлял ход. И, уже смежив веки, Алексей вдруг увидел тот тревожный эшелон, который прошлым летом увозил их, сто двадцать новоиспеченных политруков из Ташкента. И будто услышал глуховатый, запинающийся от волнения голос Кострова, читавшего приказ… Двести двадцать семь…

Он вздрогнул. Неужели это было? И хотя не на камнях Сталинграда, о котором теперь знал весь мир, а у крохотного безвестного Подгурья пролита и его кровь, все равно ему захотелось, страстно захотелось навсегда позабыть, вычеркнуть из памяти разбередившие тогда душу слова сурового укора…

Данилов миновали ночью. А наутро в проеме откинутых дверей встали колокольни и заводы Ярославля. Объявили короткую стоянку. Алексей побежал в штабную теплушку за сводкой Совинформбюро.

Каретников брился. Молча кивнул на придавленный оселком листок бумаги: переписывай, мол. Алексей вынул тетрадь.