Ключи от дворца

Проселками Алексей шел на Повурск, западней которого держали оборону части его дивизии. На дорогах было безлюдно, словно солнечный, приветливый день созвал всех, кто жил в разбросанных поодаль друг от друга хуторах, на невидимые пашни или на какие-то весенние празднества. Не встречались и военные. Лишь изредка какой-либо воткнутый в землю шест с приколоченной к нему указкой, а то и запашной лиловый дымок напоминали о том, что где-то вот там, в заблиставшей первой листвой роще или в ложбине, обосновалась знакомая солдатская жизнь… Спрямляя путь, он направился лугом и, проходя мимо одиноко стоявшего на опушке леса хуторского двора, вдруг в невольном изумлении остановился: у колодца плескались солдаты. На кольях тына висели их гимнастерки с зелеными погонами и фуражки, новенькие фуражки с угольно-черным околышем и зеленым верхом… Все это оказалось таким неожиданным, что горло перехватил спазм… А ведь знал же, хорошо знал и много раз говорил другим, что дело идет к полному освобождению советской земли, знал и читал, что на юге почти месяц назад наши войска вышли к государственной границе, а вот сам воочию, в обыденной реальности, увидел пограничников и растрогался.

— Ребята, дайте попить.

— Пожалуйста, товарищ капитан… Нефедов, принеси кружку.

Алексей, нарочито медля, маленькими глотками пил воду, а сам, переполненный волнением, не сводил ликующего взгляда с этих висевших на тыну фуражек, новеньких, цвета молодой озими…

2

После незабываемого орловского и это, второе, лето так многозначительно обещало щедро вместить в себя все желанное сердцу, все недавно казавшиеся дерзкими упования, крепнувшую веру в близкую, теперь уже близкую и полную победу. Зрели в нем новые, очистительно-суровые и тем самым благодетельные грозы.

Алексея ждала в батальоне целая пачка писем. И тоже весенних, солнечных. Валя писала о том, что их «Гипрогор» сейчас завален работой. Разрабатываются проекты восстановления Смоленска, Вязьмы, Новгорода (ей приходится часто выезжать — на одной из открыток стоял почтовый штемпель Ржева), но есть уже заявки с Украины.

Были письма от Василия. Они нашли друг друга только после освобождения Нагоровки. Василий прошлое лето тоже участвовал в боях на Орловщине, а сейчас, как и Алексей, находился на Первом Белорусском, но на каком именно участке этого размахнувшегося чуть ли не на тысячу километров фронта? Возможно, здесь же, в полосе сорок седьмой армии, в состав которой теперь вошла дивизия… Догадаться трудно. Несколько строк, в которых брат, вероятно, назвал какие-то населенные пункты, решительно вычеркнул химический карандаш цензора. А фраза «машу тебе крылышками», которой заканчивалось послание, конечно же ничего не поясняла. Их много было сейчас, этих крыльев, пролетающих над передним краем днем, неугомонно напоминавших о себе и ночью. Наша авиация бомбила Седлец, Демблин, Влодаву. Но, судя по письму Василия, он недавно вернулся к прежней специальности, можно думать, что он в истребительной авиации, в которой застало его начало войны там, в Эмильчино.

Отец в письмах не утаивал горечи. Месяц назад Алексей просил его рассказать, как выглядит Нагоровка: удалось ли чему-нибудь сохраниться, уцелеть. Отец отвечал, что главный проспект, да и многие другие улицы лежат в развалинах, а расчищать их пока некому — надо прежде всего поднимать шахты…

«А Дворец твой, Алеха, тоже взорвали немцы, когда драпали… Груда камней… Каждый день прохожу мимо него на рудник, и как гляну, аж сердце закипает…»

Знал бы отец, что у Алексея и сейчас еще лежат на дне вещмешка ключи от Дворца. Не стал их выбрасывать, и прочтя это отцовское письмо. Все же носил с собой два с половиной года! С теми первоначальными мыслями, с какими, покидая Дворец, он опустил в карман эту позванивающую связку, расстаться не мог, они углубились, вызрели… Можно разрушить и сравнять с землей стены, но уничтожить, испепелить память о том, чем жили в них люди, не под силу никому. Да и сами эти стены не только продолжали незримо существовать, но и раздвинулись, ощутимо и огромно раздвинулись сейчас для него, Алексея. От предгорий Тянь-Шаня, где он взял винтовку, и до этих ковельских пущ с замелькавшими в них зелеными фуражками. А вдуматься — так и пошире: на весь мир, на всю израненную, измученную землю, на которой с победой правого дела предстоит строить и любить, строить и верить.

Алексей считал, что он первым принесет в батальон весть о подошедших погранвойсках, но, оказывается, об этом уже знали все. Знали в штабе батальона и в ротах — они занимали вторую линию окопов, которая тянулась вдоль разлившейся по лугам речонки, а отсюда до временного расположения пограничников было совсем недалеко.