Ключи от рая

Я разглядывала их минут пять, пока цифры менялись с девяти часов восьми минут до девяти тринадцати. Все время забываю поставить будильник на девять тридцать. У меня на такие вещи плохая память. Я знаю, что, если встану в половине десятого, смогу принять душ, одеться, выпить кофе и к десяти быть на улице.

Очень важно, чтобы сегодня я была на улице в хорошей форме. Я иду на собеседование по поводу работы, которой я добивалась в течение нескольких лет: хочу получить место директора картинной галереи «Откровение». Это изумительное учреждение, в котором я давно мечтала работать. Я прошла массу соответствующих аттестаций, но вакансий все время не было. Сейчас тот парень, который заправлял там последние три года, уехал в Австралию. Сегодня я иду на собеседование.

И вот скажите мне, почему я не легла спать пораньше, трезвая и в одиночестве?

Я не могу пошевелиться, потому что это разбудит его.

И он может подумать, что я намекаю на то, что хочу заняться всем этим опять. Я должна лежать неподвижно до тех пор, пока не почувствую, что будильник вот-вот зазвенит, и после первого же оглушительного звука я должна в одно мгновение выключить его, выпрыгнуть из кровати и убежать в ванную.

На мне ничего нет, конечно, поэтому я должна пошевеливаться. Нет времени, чтобы позволить себе такую роскошь, когда голова лечится чем-нибудь шипучим, а из кофеварки пахнет кофе, и она успокаивающе шумит. Нет, все должно быть просто и обыденно. Как будто это самая обычная вещь — пригласить к себе водителя такси и улечься с ним в постель.

Ну, скажите, почему я не рассталась с ним в салоне такси, как сделали бы девяносто девять процентов пассажиров? Почему я этого не сделала?

Во всем виноват этот прием, на котором я была. Там было это паршивое вино, которое можно было только быстро проглотить. И, конечно, никакой еды. Ни печенья, ни чипсов, чтобы закусить. И вот оно поступило в мой желудок и начало свою вредную работу. Оно распространилось по всем сосудам, внутренностям и мышцам, оно постепенно и неумолимо продвигалось к мозгу и полностью его парализовало. Так что причина была в этом и еще в том, что я по-настоящему ненавидела Монику, женщину, картины которой демонстрировались.

Я всегда ее терпеть не могла, еще со времен искусствоведческого колледжа, задолго то того, как она стала строить свои глупые, трепещущие ресницами глазки Кену на моем дне рождения, сидя за столом, накрытым за мой счет. При этом она знала, что он мне нравится.

А сейчас я ненавижу ее за манеру улыбаться одним ртом, но не глазами. Я ненавижу ее за то, что ее знают, чествуют, ею восхищаются, а за ее картинами выстраиваются очереди желающих их купить. Все они отмечены красными точками, означающими, что они проданы. Как пятна на ее ужасных рисунках на конфетных коробках.

Нет, ну зачем я это сделала? Почему не осталась дома и не подготовилась к собеседованию? В самом деле, зачем?

Но в то же время был смысл пойти. Я хотела показать Монике, что не боюсь ее, что я не завидую ей, не переживаю из-за того, что они с Кеном друзья. Или, может быть, больше чем друзья.

К тому же, готовясь к собеседованию, я сделала себе новую прическу и завела новую льняную блузку, которую можно надевать под мое хорошее замшевое пальто. И я решила устроить себе выход в их общество. Кену не повредит, если он увидит меня в таком потрясающем виде.

Все закончилось плохо. Если Кен и думал обо мне этим утром, то только с чувством глубокого облегчения оттого, что его канадская практическая жилка возобладала над желанием приударить за мной. Кен, вероятно, проснулся утром с чувством облегчения. В отличие от него я проснулась с таксистом в моей кровати.

Со своего места на краешке кровати я могла видеть льняную блузку, и выглядела она так, как будто на нее вылили полбутылки красного вина. Интересно, что с моей дорогой прической — ладно, сегодня утром я не смотрелась в зеркало, но волосы, очевидно, похожи на спутавшиеся ветви дикого кустарника.

Вино было кошмарным, а церемония открытия скучной. По-моему, картины были ужасные, все могли это видеть. Когда я получу работу в картинной галерее (точнее, если я получу там работу), я не буду поощрять размещение подобных экспозиций. Они никому не нравятся — люди что-то бормочут и говорят правильные слова и покупают их, потому что хотят поддерживать хорошие отношения с Тони, который владеет галереей. Однажды Тони может предоставить и им возможность выставиться, если правильно себя повести.

А Моника вела себя грубо и оскорбительно. Неудивительно, что я напилась. Похоже, она с трудом вспомнила мое имя. Его нетрудно запомнить, даже малоспособные ученики справляются с этим. Нельзя сказать, чтобы имя Эмер было трудным для произношения.

Но Моника не может с этим справиться. Ей нужно напрягать свои мозги, чтобы представить меня людям.

Она заявила, что я училась вместе с ней в художественном колледже. И если я такая старая и немощная, а она такая молодая, никто не поверит, что мы ровесницы.

Давай, Моника. Нам всем по тридцати одному году — тебе, Кену и мне. Никто не состоял в браке.