Ключи от Стамбула

Беседуя с полковником Зелёным, занятым внедрением своих агентов в один из штабов сербской армии, Николай Павлович открыто заявил.

— Несносная задиристость сербов, чрезмерная активность их социалистов, выводят меня из себя. Они нам всё дело испортят.

Худощавый, небольшого роста, с ранней проседью в иссиня-чёрных волосах, Александр Семёнович устало склонил голову, задумался, словно в чём-то сильно сомневался, а затем, вздохнув, сказал, что план войны для сербской армии, составленный полковником Франкини, можно будет взять и «подработать».

— Вот и хорошо, — откликнулся Николай Павлович, думая о том, что Восток не любит перемен. Сделайте ряд оговорок, чтоб этот план нельзя было использовать, хотя бы ещё пару лет. Сербам не стоит заблуждаться на свой счёт, — сказал он тоном знающего человека, — Турция способна выставить стотысячное войско хоть сейчас.

Военный атташе кивнул, расправил плечи.

— А вообще-то сербы верят нам. Верят, что Россия не оставит их на растерзание туркам.

— Это хорошо, — сказал Игнатьев. — За это им честь и хвала. Но истинная вера зиждется на послушании. Плохо, что они «попэрэд батьки» в пекло лезут, как говорят в Малороссии.

Глава XX

Великий везир Махмуд Недим-паша, благообразный грек, прослывший «русофилом», сказал Игнатьеву, что одобряет задуманную им передачу «Бунтующих округов» черногорскому князю Николаю, но сам он не чувствует своё положение настолько крепким, чтобы отстоять эту политику.

Николаю Павловичу пришлось лично убеждать султана даровать зачатки самоуправления и децентрализации не только герцеговинцам и боснякам, но и всем турецким христианам.

Абдул-Азис слушал его с гримасой человека, который всё подвергает сомнению и ни в чём и ни в ком не уверен. Прежде всего, в самом себе. Его глаза хищно прищурились.

— Мне легче перебить их всех, чем постоянно уступать смутьянам.

— Лучше отдать малое, чтобы сохранить большее, — не согласился с ним Игнатьев. — Иначе Австрия не успокоится и вооружит сербов. Они вот-вот затеют драку.

— Что? Сербы вас уже не слушают?

— Я, как могу, удерживаю их от бунта.

— Хорошо, — сказал Абдул-Азис. — Изложите свои соображения на необходимость реформы верховному везиру, чтобы составить султанский указ.

— И еще, — добавил он, после глубокого раздумья, — прошу вас съездить в Крым и попросить государя Александра II об одном непременном условии. Я нахожу нужным, чтобы отношения между мною и русским царём сохранили прежний, доверительный характер, производясь чрез посредство константинопольского посла, пользующегося личным доверием и императора, и султана, — сказал он о себе в третьем лице. — Я не хочу, чтобы наши отношения осуществлялись путём дипломатических бумаг, идущих через Порту.

Игнатьев слушал его с показательной вежливостью, чтобы ни в коем случае не ранить самолюбие Абдул-Азиса, тем более, что тот был предельно серьёзен.

— Мне бы хотелось, — продолжил султан, с подобающей монарху величавостью, — чтобы государь император выстраивал наши личные сношения по примеру отношений, существовавших между нашими отцами, Николаем I и Махмудом, дав слово, что не примет впредь участия в европейском давлении на Порту. Опираясь на дружбу с Россией, я легко справлюсь с Европой.

Как бы в подтверждение этого, верховный везир, бывший в хороших отношениях с русским посольством, призвал к себе первого драгомана Михаила Константиновича Ону и через него передал Игнатьеву, что султан имел с ним долгий разговор по поводу герцеговинских дел, предполагаемых реформ в пользу христиан, и отношений Турции с ведущими державами.