Ключи от Стамбула

Игнатьев понимал, что ему, живому человеку, наделённому горячим темпераментом со всеми его вывертами, всплесками эмоций и перепадом настроения, очень трудно, тяжко, постоянно сдерживать себя, скрывать движения души и не выказывать там, где не надо, своего горя или радости, прощать, а не копить обиды; не поддаваться разочарованиям, следить за каждым своим словом, усмешкой, остротой, и даже выражением лица, везде и всюду; в любом собрании и обществе, в любом застолье контролировать свои желания, порывы и пристрастия. А сколько потребуется знаний, навыков, умений — об этом лучше и не думать. Чрезвычайно много. И ещё он должен помнить, как изменчива судьба. До смерти Павлика у них с женой судьба была совсем иной, и где она теперь? Вот как швырнули их качели бытия: от восторга и счастья к скорби и печали. — Николай Павлович грустно вздохнул, потёр большой с залысинами лоб и принялся читать депеши своих консулов. Дипломатия не танец восточных монахов — добровольных мучеников ислама, и не и не игра в кости, столь любимая магометанами, она — умение найти своё в чужом. Она не терпит принцип: либо-либо. Либо успех, либо провал. Если помнить о том, что в конфликте намерений между ним, русским посланником при Константинопольском дворе и самим этим двором, между ним и остальными дипломатами, важную роль будет играть среда, он должен изучить её до мелочей; не зря кто-то сказал, что дипломатия это любовь к мелочам, а коли так, — мысленно набрасывал план своих действий Николай Павлович, — я должен буду изучить характеры своих коллег, приятелей и недругов, турок, славян, иудеев, православных и католиков, безбожников и протестантов, чистых и нечистых, а прежде всего, своенравную натуру падишаха. Распознать её в той мере, в какой это возможно будет сделать не кому-нибудь, а именно ему, защитнику российских интересов на Востоке. И какие бы подножки не ставила ему судьба или же смена политических событий, он должен будет действовать по принципу: «Взялся за гуж…». По евангельскому слову: «Иди и веруй». И, может, в этом действенном посыле кроется смысл его служения Отечеству. Ему никогда не была близка мысль о том, что единственный путь к счастью кроется в бездействии, в одном лишь созерцании. Все люди хотят жить и, по возможности, жить вечно, так как они любят жизнь, или хотят любить.

Об этом надо помнить и не забывать. Иначе забытое, выпущенное из виду, может серьёзно сказаться на успешности его трудов с той же досадной неизбежностью, с какою гнилая вода, которую он пил по пути в Хиву и Бухару, время от времени напоминала о себе: то непонятным ознобом, сопровождавшим мучительные рези в животе, то неожиданной слабостью, когда хотелось лечь и не вставать. Вот он и вынужден был по совету доктора пить красное вино на светских раутах, наглотавшись гомеопатических крупинок.

Глава XI

— А ты видел? Он нам улыбнулся! — сказала как-то Екатерина Леонидовна, вспомнив прощальную улыбку Павлика. — Он с нами попрощался!

Она хотела было тоже улыбнуться, запоздало отвечая на предсмертную улыбку сына, но сознание утраты причинило ей столь сильное страдание, что вместо улыбки губы её задрожали, и гримаса боли исказила милое лицо.

— Помню, дружочек, — ответил Игнатьев, почувствовав, как сжалось его сердце, и утешающе привлёк жену к себе; нестерпимая мука несчастья, горя и отчаяния, похоже, раздавили его Катеньку. Но, так как его сердце билось ровно и не разорвалось на части, ему оставалось мысленно упрекать себя в том, что у него совсем нет сердца и, осознав это, возненавидеть себя.

Смерть Павлика, связавшая их брачный союз как бы намертво, легла ненастной тенью на последние месяцы беременности Екатерины Леонидовны и заставила её страдать, и замыкаться в своём горе. Она прекрасно понимала, что ей нельзя впадать в уныние, и всеми силами боролась с его мутными накатами, напоминавшими собой прибойные морские волны. Она даже пыталась шутить, но вот улыбаться, смеяться, как она смеялась прежде — звонко, радостно, беспечно! — у неё теперь не получалось. Внешне же она держалась стойко, понимая, что должна выносить второго ребёнка, которым наградил её Господь.

Екатерина Леонидовна была вполне уверенна, что у неё родится мальчик, потому что новая беременность протекала так же, как и прежняя, и тошнило не меньше, и брусники мочёной хотелось.

Николай Павлович написал матери о вкусовых пристрастиях жены, и вскоре капитан ржавой «Тамани», старый морской волк с вечно закушенной в зубах пенковой трубкой, лично передал Игнатьеву бочоночек брусники и туесок спелой клюквы, присоединив к ним короб сухих белых грибов.

Письменно поблагодарив матушку за грибы и ягоды, Николай Павлович со сжатым сердцем сообщил родителям о горе, посетившем их семью.

Он хотел приписать: «На несчастье был наш выезд сюда, в Константинополь», но, перечитав письмо, решительно поставил точку. К каким словам ни прибегай, и так всё ясно. Главное, он сделал то, на что-то прискорбно не хватало раньше сил: снял груз с души и поделился горем.