Какая-нибудь верста, не больше, отделяет Лысогоры от Липовки. Там, где кончается лысогорский парк, канавой отделенный от большой дороги, стоит плетень. Во многих местах он уже обвалился. На углу видна старая, развалившаяся беседка. Плакучая береза опустила свои зеленые руки и почти закрыла в нее ход.
Маня любит из этой беседки глядеть на башени белого дома, на темные купы парка. Их разделяет ровная степь. Из беседки виден также черный крест. Поэтому никто, ни господа, ни дворня, не ходят в эту сторону. И Маня чувствует, что это ее царство. Она не любит, чтоб даже Соня сюда заглядывала. Тут у нее коврик на мшистой скамье, табуретка для ног, книги… Любимые стихи Бодлера, Верлена, Альфреда де Мюссе в подлиннике [32]. Она взяла их из библиотеки дядюшки.
Все это остается на ночь.
В знойный день, когда воздух раскалился, дрожит и видимо для глаза струится, в этот час, когда весь дом после обеда погружается в сон, Маня сидит в своей беседке и мечтает.
Маня исхудала за одну неделю. Глаза стали больше и горят лихорадкой. Она влюблена…
Да, да! Как это ни странно! Если любовь — это мечты о другом день и ночь. Если любовь — это жажда слышать голос, видеть лицо, руки и движения. Если любовь — это жажда быть вместе и разорвать мрак, ревниво прячущий от нас чужую душу, — то это любовь… Впервые лицо незнакомца, ехавшего по дороге год назад, на закате солнца, лицо ангела с неумолимым взглядом — бледнеет и заслоняется другим лицом, породистым и тонким, с глазами поэта.
Мане надо теперь видеть Яна! Во что бы то ни стало! Надо говорить с ним! Она пойдет в Липовку, прямо в оранжерею. И скажет…
Что она скажет?
А пока она сидит у креста, в проклятом месте, на опушке рощи. Отсюда ей видны крыши дворца и все, кто едет или идет в усадьбу. С книгой в руке она лежит на траве и внушает Яну, чтоб он вышел за ограду.
Все тихо. Только скрипят гуси, белыми пятнами раскидавшиеся в яре, по болоту. Ярко под солнцем сверкает поросшая аиром вода ставка. Четко чернеет полусломанный крест на бледно-синем небе.
Маня так задумывается, что не слышит легких шагов в роще. Вдруг она оглядывается и вскрикивает.
Перед нею Ян.
— Я вас напугал? Простите! — говорит он, снимая фуражку и по-светски кланяясь.
Она садится и натягивает юбку на обнажившиеся. До колен ноги в черных чулках. Ярко горят ее щеки. Ее глаза похожи на звезды. И Ян захвачен этой красотой.
— Нет… Да… Я испугалась… Я ждала вас оттуда!
Она кивает на усадьбу.
— Вы меня ждали?
Безграничное удивление в дрогнувшем голосе Яна. Его глаза темнеют. И легкая краска обжигает скулы.
Теперь Маня не знает, куда деться от стыл Вдруг, с свойственной ей смелостью, она экспансивно смеется. И говорит, глядя Яну в глаза:
— Да… Я давно вас жду… Сядьте! Ян садится, улыбается.
«Какая чудная, детская улыбка!..» — думает он.
Долгая пауза. Маня жадно и наивно рассматривает его лицо, руки, уши, губы. Он нравится ей. Весь! Он похож на хрупкого пастушка из севрского фарфора. Сначала он сконфужен ее любопытством. В том с той же улыбкой начинает разглядывать его лицо и фигуру.
Она хохочет… Смех ее звонкий, сверкающий, жизнерадостный.
«Она похожа на разбитую веслом волну в солнечный день. Когда каждая чешуйка искрится и сверкает золотом…» — думает Ян.
— Я жду… — говорит он тихонько. И в его голосе так много ласки, что Мане чудится, будто он коснулся ее щек.
— Я вас знаю! — говорит она торжественно.
— Я тоже вас знаю.
— Нет… Я не так… Я знаю вашу тайну!..
О, как хорошо, что ни один мускул не вздрагивает в его лице при этих словах ее!
— Вы — переодетый принц… ха!.. ха!.. И зову вас Ян…
Он продолжает улыбаться. Только глаза его щурятся и становятся холодными, как металл. Браво! Другие побледнели бы, но не он. Он не может был как все!
— Ах! Я еще и другое знаю о вас… Совсем невероятное. Вы… атаман разбойников. И… живы только чудом…
Они молчат, глядя в зрачки друг другу.
Вдруг Маня обнимает колени руками. Кладет на них голову и умоляюще, с погасшей душой говорит, как провинившееся дитя:
— Не сердитесь на меня! Я подслушала это нечаянно… Измаил говорил с Розой, и я не все поняла. Но когда услыхала ваше имя… я уже не могла не слушать… Но вы не бойтесь! Я умею молчать. Ни в детстве, ни теперь, в гимназии — никто не знал, о чем я мечтаю. И чего хочу… Вы не сердитесь? Вы не сердитесь?
Она протягивает руку. Ян с прежней улыбкой дает ей свою.
«О, какое чудное прикосновение!.. — думает она.
— Будем знакомы… Хотите? — спрашивает она горячими звуками. — Приходите сюда каждый день!.. Я буду вас ждать… Да? Ах, если б вы знали, как я мечтала о встрече с вами! Какое счастье, что вы пришли! Но это все равно! Если б нынче вы не пришли сюда, завтра я пошла бы сама в оранжерею. Ну, сядьте!.. Ближе!.. Что вы так смотрите на меня, Ян? Ах, да! Можно ли вас так звать?
— Наедине, — говорит он, улыбаясь.
Ее рука, обнаженная выше локтя, в кисейном рукаве, худенькая и смуглая девичья рука бессознательно тянется к нему. И он также бессознательно, повинуясь неодолимому обаянию, берет эту руку, держит в своей. И тихо пожимает ее.
Из груди Мани вырывается счастливый вздох.