Ключи счастья. Том 1

Вот она завертелась, заметалась в бешеной пляске…

Нет! Это даже нельзя назвать танцами. Как будто Скопившаяся энергия ищет разрядиться в этих безумных жестах, в этом диком хаосе движений, странно подчиняющихся все-таки музыкальному ритму.

С легкими криками, от которых дрожь бежит по спине дядюшки, с криками бессознательного наслаждения кружится она в каком-то вакхическом опьянении. То откинется назад и замрет в истоме. Усталая, изнемогающая. То исступленно ринется вперед и закружится опять. Волосы разметались по плечам. Пылают щеки. Пылают уста. В глазах экстаз. Что она пляшет? Разве она знает сама? Вихрь налетел на нее. И кружит, как лист по дороге.

— Бог знает что такое! — враждебно шепчет Лика.

Но холодные глаза разгораются.

Соня глядит, подавшись вперед и сдвинув бровь. Она силится понять. Маня никогда так не плясала.

«Здесь положительно что-то стихийное», — думает дядюшка.

Вдруг Маня останавливается. Лицо бледное. Глаза закрыты. Руки безжизненно повисли. Мертвое лицо, Только грудь бурно вздымается. Все ждут напряженно.

Соня на цыпочках подходит к пианино.

— Пустите, дядюшка! Довольно! Взгляните на ее лицо… Я знаю, чтонадо теперь играть.

Льются звуки шопеновского ноктюрна. Нежные, воздушные. Пронизанные лунным светом, овеянные мечтой любви. Любви далекой и недоступной, как звезды. Рыдающие тихонько звуки.

Маня встрепенулась. Она скользит, вся затихшая и покорная. Останавливается, как бы прислушиваясь к далеким голосам. Руки зовущие протянуты вдаль. Огромные глаза глядят вверх и видят что-то. Да… Так глядят в лицо мадонны, в звездное небо. С такими глазами молятся и верят, что гора сдвинется, что свершится чудо. И вся она сейчас — движения, глаза, молящие жесты прекрасных, выразительных рук — одно стремление к идеалу.

Вдруг рыдание тихонько срывается у Мани. Подавленный, еле слышный стон.

Все вздрагивают. Что она сказала? Чье имя?

А разве она знает?

Она бросает к небу руки безумным жестом неутолимого желания…

Кого зовет она?

Кто знает…

И не все ли равно?

Она останавливается внезапно. Музыка играет. Но она уже на земле.

Как ребенок, ладонями вверх она трет себе глаза. Оглядывает с недоумением эти немые, жадные лица. Такие новые, такие чуждые. И тихо идет к двери. Босиком. Усталая, печальная, далекая от всех. Поникнув головою.

Но дядюшка слышит ее тяжкий вздох на пороге. Он видит, как, закрыв лицо руками, она с подавленным рыданием кидается на крыльцо.

Все молча, недвижно глядят вслед.

В душах что-то встрепенулось.

В жизни уже нет прежней ясности. Чего-то не хватает.

Чего?

Хочется кинуться вслед за этой странной девушкой. Вглядеться в эти огромные глаза. Понять. Спросить.

Что? Что?..

Лика нервно поводит узенькими плечами.

Учительница порывисто встает и выходит на крыльцо. Там она долго курит, щурясь на причудливые купы деревьев, на клумбы цветов, которые притаились во тьме и молчат. Как будто знают что-то, чего не знает она.

— Пойдемте, что ли! — тоскливо срывается у Розы. — Как здесь душно стало! Какая жаркая ночь!..

Всю дорогу обратно она думает о Зяме. И сердце ее горит.

Дядюшка в темноте тихонько берет руку Лики, продевает ее под свой локоть. И пальцы его, дрожащие и страстные, робко говорят ей старую сказку любви.

Лика слушает. И руки не отнимает, «У нас однобокая жизнь, — впервые думает она уже дома. — Жизнь половинчатая. Отчего? Трусы мы? Или рабы, как говорит он? Ах, эта Маня… Нет, Это надо додумать. Завтра… Завтра… Жаль, если жизнь уйдет так. Много ли мне жить-то осталось?..» И опять душа подходит к заветной грани. И в ночной тиши зорко глядит за пределы земного.

В субботу, когда кончается работа в поле, Нелидов едет домой. На нем парусиновая блуза, высокие сапоги, пробковый английский шлем. На ремешке через плечо непромокаемый плащ. Этот простой костюм странно идет к его тонким чертам, к его стройной фигуре.

Он озабочен, тревожен. До сих пор не улеглось то темное, что взмыло со дна души его и клином врезалось в налаженный строй его суровой, несложной жизни. И это его раздражает.

Быстро падает ночь. Рокочут деревья в Лихом Гае. Шепчутся зловещие кусты. Что-то чудится за черными елями. Шорохи, дыхание. Вздрагивает и водит ушами нервная лошадь.

Нелидов стискивает зубы и замедляет ход. Нарочно. Этого только недоставало! Развинтиться в два дня.

Он едет вскачь, когда зловещий лес остается далеко позади. И эхо гулко повторяет звуки в яре.

Вот на полдороге усадьба Галагана. В другое время он проехал бы мимо, спеша к матери. Но она ложится рано. А вечер так длинен. Так трудно дожить до завтра! «Завтра увижу ее. Завтра…» — стучит в его виски.

Предводитель дворянства — хлебосол, тучный, миролюбивый человек — проживает уже второе наследство. У него две дочки-невесты, долги, заложенное имение. Но он не унывает и ждет смерти третьей тетки, у которой он единственный наследник. Нелидова встречают с распростертыми объятиями.

— Простите! Я в таком костюме… Прямо с поля…

— Что за вздор! — радостно говорит хозяйка. — Мы вас как молодой месяц видим… И вам так идет эта блуза!

После ужина, сидя на террасе, хозяин говорит: