Ключи Царства

Его лицо и руки стали горячими на ощупь. Отсутствие сна и воздуха вызвало у него лихорадку. Только к вечеру громкие крики и лай собак возвестили о позднем прибытии посланных. Потом наступила гнетущая тишина. Наконец послышались приближающиеся шаги, и решетчатая дверь распахнулась. Повинуясь команде, они выползли на четвереньках из своей пещеры. Свежесть ночного воздуха, ощущение свободы и пространства принесли им несказанное облегчение, опьянили, довели чуть не до исступления.

— Благодарение Богу! — вскричал Фиске. — Теперь все будет хорошо.

Конвои отвел их к Вайчу, он сидел в своем жилище на циновке из пальмовых волокон. Возле него стояла лампа и лежала длинная трубка. Высокая неопрятная комната была пропитана горьким запахом мака. Около Вая стоял солдат, с обвязанной грязной окровавленной тряпкой рукой. Пятеро других, среди которых был и капрал, ожидали у стен, держа в руках трости из ротанга[62].

Пронзительное молчание встретило пленников. Вай изучал их с какой-то глубокой задумчивой жестокостью. Это была жестокость скрытая, которую можно было скорее почувствовать, чем увидеть по его бесстрастному, как маска, лицу.

— Доброхотный дар не был уплачен, — в его ровном голосе не было никаких эмоций. — Когда мои люди приблизились к городу, чтобы получить его, один из них был убит, другие ранены.

Отец Чисхолм содрогнулся. Случилось то, чего он так боялся. Он сказал:

— Может быть, ваше поручение не было выполнено. Носильщик был напуган и мог сбежать к себе домой в Шаньси, не заходя в Байтань.

— Вы слишком разговорчивы. Десять ударов по ногам. Священник ожидал этого. Наказание было жестоким: длинный твердый прут, которым орудовал один из солдат, был квадратного сечения и особенно больно терзал его голени и бедра.

— Посланный был нашим слугой, — заговорила миссис Фиске, подавляя негодование. На ее бледных щеках выступила краска. — Шанту не отвечает за его бегство.

— Вы тоже слишком разговорчивы. Двадцать оплеух.

Ее сильно били по щекам, а доктор дрожал и рвался к ней.

— Теперь, если уж вы такие умные, скажите мне, почему, если ваш слуга сбежал, посланных мной людей ожидали и устроили им засаду?

Отец Чисхолм хотел сказать, что по нынешним временам гарнизон Байтаня всегда находится в боевой готовности и пристрелит любого из солдат Вая, которого увидит. Он знал, что этим и объясняется то, что произошло, но счел за благо придержать свои язык.

— Ну, теперь вы что-то не так разговорчивы. Десять ударов по плечам за странную молчаливость.

Его снова избили.

— Позвольте нам вернуться в наши миссии, — Фиске жестикулировал руками, как взволнованная женщина. — Я заверяю вас торжественной клятвой, что вам будет заплачено немедленно.

— Я не дурак!

— Тогда пошлите другого солдата на Улицу Фонарей с письмом, которое я напишу. Пошлите его сейчас, немедленно.

— Чтобы его тоже убили? Пятнадцать ударов за то, что считает меня дураком.

Под ударами доктор разразился слезами.

— Мне жалко вас, — твердил он сквозь слезы, — я вас прощаю, но мне жалко вас, жалко.

Наступило молчание. В сузившихся зрачках Вая мерцал слабый проблеск удовлетворения. Он повернулся к Джошуа. Мальчик был здоров и силен. Ваю отчаянно нужны были новые солдаты.

— Ну-ка, скажи, готов ли ты, заслужить прошение, вступив в мою армию?

— Я очень благодарен за честь, — твердо сказал Джошуа, — но это невозможно.

— Отрекись от своего иностранного бога-дьявола — и тебя не тронут.

Отец Чисхолм пережил мгновение страшной неизвестности, готовясь перенести боль и унижение, если мальчик сдастся.

— Я с радостью умру за истинного Бога.

— Тридцать ударов этому упрямому негодяю!

Джошуа не издал ни звука. Он принял наказание молча, опустив глаза. Ни одного стона не вырвалось у него. Но каждый удар, наносимый ему, заставлял вздрагивать отца Чисхолма.

— Ну, теперь вы посоветуете своему слуге раскаяться?

— Никогда, — ответил священник твердо, его душа ожила и просветлела от мужества мальчика.

— Двадцать ударов по ногам за достойное порицания упорство.

На двенадцатом ударе по голени раздался резкий треск ломающейся кости. Страшная боль пронзила сломанную ногу. "О Господи, — подумал Фрэнсис, — вот чем так плохи старые кости".

Вай рассматривал пленников, и было видно, что он уже решил все бесповоротно.

— Я не могу больше давать вам кров и пищу. Если завтра я не получу денег, то боюсь, с вами может случиться что-то нехорошее. У меня дурные предчувствия.

Он равнодушно отпустил их. Отец Чисхолм еле-еле смог проковылять через двор. Когда они снова очутились в своем яофане, миссис Фиске усадила его, сняла с него ботинок и носок. Доктор, уже немного успокоившийся, вправил сломанную ногу.

— У меня нет шины… у меня нет ничего, кроме этих тряпок… — он говорил высоким, дрожащим голосом, — это очень скверный перелом. Если вы не будете лежать неподвижно, будут осложнения. Посмотрите, как трясутся у меня руки, чувствуете? Боже милостивый, помоги нам! Ведь в будущем месяце мы собираемся домой… Мы уже не так…

— Пожалуйста, Уилбур…

Она успокоила его легкими прикосновениями. Он молча закончил перевязку. Тогда миссис Фиске сказала: