Ключи Царства

Но отец Чжоу оказался замечательным человеком. Он не только спокоен и приятен, но в нем чувствуется необычайно напряженная внутренняя жизнь, что вообще является отличительной чертой китайцев. Во время моих редких паломничеств в Сэньсян я встречал нескольких китайских священников, и они всегда меня поражали. Если бы я не боялся быть напыщенным, я бы сказал, что хорошие китайские священники, по-видимому, сочетают в себе мудрость Конфуция с добродетелью и силой Христа.

И теперь в будущем месяце я еду в Рим… мой первый отпуск за девятнадцать лет. Я снова как холиуэллский школьник в конце семестра, колотящий по парте и распевающий:

 Еще две недели, всего две недели,

 И я буду делать, что хочу-у-у!

Интересно, не разлюбила ли мать Мария-Вероника имбирные палочки. Отвезу ей, рискуя, что она скажет, что теперь предпочитает макароны.

Хей-хо! Как восхитительна жизнь! В мое окно я вижу молодые кедры, в бурной радости раскачивающиеся на ветру. И теперь я должен написать в Шанхай и заказать себе билет. Ура!

Октябрь 1923. Вчера пришла телеграмма, отменяющая мою поездку в Рим, и я только что вернулся с вечерней прогулки по берегу реки, где я долго стоял в мягком тумане и наблюдал ловлю рыбы большими бакланами. Это очень грустный способ ловить рыбу, а может быть, это просто мне было грустно смотреть на него. Большим птицам надевают на шеи кольца, чтобы они не могли проглотить рыбу. Они лениво распластываются на бортах лодки, словно им смертельно надоела вся эта процедура. Вдруг нырок, летящие брызги… и вот появляется большой клюв, из которого торчит извивающийся хвост рыбы. Потом начинаются мучительные волнообразные движения шеи. Когда у птиц отнимают их добычу, они трясут головами, безутешные, но ничуть не наученные горьким опытом. Затем они снова припадают к лодке, мрачно размышляя и накапливая силы для нового поражения.

Богу известно, что мое собственное настроение было достаточно мрачным и безнадежным. Когда я стоял у серо-свинцовой воды, и ночной ветер швырял волны на кудрявые, как волосы, водоросли на берегу, мои мысли были, как это ни странно, не о Риме, но о реках Твидсайда и о себе, босоногом, стоящем в журчащей хрустальной воде и забрасывающем удочку из ивовой лозы на форель.