Ключи Царства

В воскресенье перед своим отъездом отец Кезер произнес страстную проповедь, каждым словом которой он целил во Фрэнсиса. Темой проповеди была седьмая заповедь: «Не укради». Эта проповедь заставила Фрэнсиса решиться. Сразу же после службы он пошел к Дональду Кайлу, отвел управляющего в сторону и долго говорил с ним со сдержанной настойчивостью. Лицо Кайла, сначала выражавшее только сомнение, постепенно оживилось и засветилось надеждой.

— Сомневаюсь, что у вас что-нибудь получится, но, во всяком случае, я целиком с вами.

Они обменялись рукопожатием.

В понедельник утром отец Кезер уехал в Хэрроугейт, где должен был шесть недель лечиться на водах. В тот же вечер мин. Кэфферти отбыла в свой родной Росслер. А рано утром во вторник Фрэнсис и Дональд Кайл встретились на станции. Управляющим нес портфель с бумагами и блестящую новенькую брошюру, недавно выпущенную большим конкурирующим угольным комбинатом в Ноттингеме. Он надел свой лучший костюм, и вид у него был разве чуточку менее решительный, чем у Фрэнсиса. С одиннадцатичасовым поездом они уехали.

Длинный день тянулся медленно, они вернулись только вечером. Они шли по дороге в молчании, каждый глядел прямо перед собой. Фрэнсис казался усталым, и лицо его ничего не выражало. Однако, вероятно, что-то крылось за угрюмо-торжественной улыбкой управляющего шахтой при прощании.

Следующие четыре дня прошли, как обычно. Потом, без всякого предупреждения, началась полоса странной активности, сосредоточенной, по-видимому, вокруг шахты, что было, впрочем, вполне естественно, так как именно шахта была центром района. Фрэнсис проводил тут много времени, когда был свободен, консультировался с Дональдом Кайлом, изучал планы архитектора, наблюдал за рабочими. Просто удивительно, как быстро росло новое здание. Через две недели оно поднялось выше дома, где помещалась «Скорая помощь», а через месяц строение было закончено. Тогда пришли плотники и штукатуры. Стук их молотков звучал в ушах Фрэнсиса, как музыка. Он с наслаждением вдыхал запах свежих стружек. Иной раз Фрэнсис присоединялся к ним и сам брался за работу.

Рабочие любили его. Он унаследовал от отца любовь к труду.

Если не считать ежедневных посещений ненавязчивой миссис Моррисон, его временной экономки, Фрэнсис был совсем один в доме. Он с удовольствием отдыхал от придирок и ворчанья своего начальника. Рвение Фрэнсиса не знало границ, и ему казалось, что он полон каким-то чистым белым светом. Молодой священник чувствовал, что между ним и всеми этими людьми возникает близость, что ему удалось сломить их подозрительность, что он постепенно входит в их безрадостную жизнь и что их тупые безжизненные глаза иногда вдруг оживают и загораются. Он был счастлив, потому что был близок к цели, а переполнявшая его щемящая нежность к этим несчастным, забитым нуждой людям как бы приближала его к Богу.

За пять дней до возвращения отца Кезера Фрэнсис написал письмо.

Вот оно: