Клювы

Дюпон нажал на спусковой крючок. Крупнокалиберная снайперская винтовка харкнула свинцом. Глушитель подавил шум выстрела. Череп сомнамбулы – девочки лет семи – взорвался, как арбуз.

Дюпон почесал в паху. Отхлебнул ледяное шампанское.

Супруга вышла на балкон – с такой же винтовкой в руках. Грудь, чудо пластической хирургии, возбужденно вздымалась. На жене были лишь бусы и чулки. Шалунья разрисовала лаком для ногтей ствольную коробку винтовки – намалевала сердечки и «пацифики».

– Ты же никого без меня не убивал?

– Ну что ты.

Жена села голой попкой (вторым хирургическим чудом) на пуфик.

– Никого нет, – капризно сказала она.

– Скоро придут.

– Клянешься?

– Клянусь.

– Я люблю тебя, мышонок.

– А я – тебя.

Они поцеловались, счастливые и хмельные.

Мир трещал по швам.

Знаменитые актеры, спортсмены, политики присоединялись на улицах к ордам сомнамбул. Стрелки́ из жаворонков были посредственные, но в ближнем бою их пистолеты, винчестеры, отобранные у полиции автоматы обильно сеяли смерть. Впрочем, предпочтение отдавалось холодному оружию. Постреляв, жаворонки выбрасывали пушки и искали колюще-режущие предметы.

Морфей и Танатос шагали рука об руку.

Бункеры, армейские части, Пентагон были взяты изнутри. Напряжение морило тех, кто обещал себе держаться трое суток. Не каждый способен убить родителей или друзей, да и просто незнакомого человека, беспечно идущего навстречу.

Но очаги сопротивления существовали по всему миру. В мексиканском картеле и в бразильском публичном доме люди заколачивали окна, утешали и подбадривали друг друга. Боснийская церковь стала приютом для сотни выживших. Как и бункеры Ходжи в Тиране. И парижские катакомбы.

На молочную ферму под Дрезденом добровольцы свозили детей, найденных в пустых квартирах. Спящие младенцы кусались, но их пеленали и кормили усталые женщины.

Город Акранес, в пятидесяти километрах от Рейкьявика, казался полностью вымершим. Чайки парили над пустынными проспектами, судоверфью и рыболовным портом. Асфальтная дорога, огражденная проволочным забором, скользила в океан. Колыхались на ветру синие с белым цветы – люпины. А на цементном заводе около пятисот человек, в основном рабочие, чья смена совпала с Часом Икс (по терминологии Карающей Длани), смотрели концерт. На импровизированной сцене бородатые мужчины пели а капелла, рассказывали анекдоты, танцевали чечетку. Задремавших связывали и под добродушные шутки отводили в цех.

Существовали заповедные места, где не пролилось ни капли крови. Например, в испанской деревеньке, все шестьдесят жителей которой спали. Им некого было убивать. И утром они вышли из домов, подняли головы к небу и окаменели. Будто шестьдесят восковых статуй под палящим солнцем.

В подмосковном Голицыне Антон Журавлев омыл своего крепко связанного сына. Ласково шепча ему на ухо, он водил мочалкой по плечам, втирал шампунь в волосы, потом расчесывал, насвистывая колыбельную. Саша норовил укусить за палец. Запертая в подвале красавица жена Олеся царапала ногтями цемент.

– Все будет хорошо… – гундосил Антон.

Он улегся на постель рядом с рычащим, вырывающимся сыном и уснул без сил.

4.8

Новеньких звали Корней и Оксана. Корней, симпатичный и кучерявый, изъяснялся с легким акцентом. Его темноволосая, тонкая, как веточка, подруга, кажется, вообще не говорила по-чешски. Она молчала стыдливо и хлопала пушистыми ресницами. Глаза у нее были огромными, а кожа – мраморной.

«Засмотрелся на девчонку, старый пень!» – пристыдил себя Филип.

Грузовик потряхивало. В кузове они сидели кружком.

Филип представил новым друзьям Вилму и Альберта – так звали «битломана», подобранного у Таборских ворот. Альберт работал учителем географии. Успел поведать, что живет на территории крепости, и кое-что еще любопытное рассказал.

– А за рулем – Камила. Она-то вас и заметила, иначе проскочили бы.

– Спасибо. И ей, и вам.

– Вы прятались в супермаркете? – спросил Альберт.

– Да, но туда забрела сомнамбула.

– Их здесь относительно мало. – Филип и Альберт переглянулись. За трепыхающимся брезентом спали мертвым сном здания.

– А в центре? Вы же едете оттуда?

– Боюсь вас огорчить… – погрустнел Филип. Реки крови плескались в его голове. Умирающие солдаты и добровольцы голосили. Бензопила грызла кости. – Ночью мы были на Вацлаваке. Там ад. Толпы ракшасов.

– Кого?

– Ну, этих. Лунатиков. Жаворонков.

– Ракшасы – демоны из индийской мифологии, – пояснила Вилма. Это были первые ее слова после осады. Она искусала губы и расчесала кожу до красноты. Филип аккуратно отнимал Вилмины пальцы от исцарапанной шеи, но спустя минуту она вновь принималась почесываться. И так не молодая с виду, Вилма состарилась лет на десять и в то же время будто превратилась в ребенка, дезориентированного и затравленного.

– Как вы выбрались? – допытывался Корней.

– Военные увезли нас в Вышеград. Там был лагерь. Но явились ракшасы и…

Филип покачал головой.

– Люди в казематах… – прошептала Вилма.

– Возможно, они заперлись, – добавил Филип.

– Я встретил семьдесят или восемьдесят сомнамбул, – произнес Корней.

Филип фыркнул:

– Их было не меньше тысячи в Вышеграде.