Клоака. Станция потери (СИ)

— Нафига он двери открыл? — спрашивает один парень у другого, и в вагоне становится светлее.

Они достали из карманов телефоны, и теперь белый свет от их экранов позволяет им, а заодно и мне, хоть что-то разглядеть.

— Нажал, может, не туда, — со смешком произносит другой.— В темноте кнопку перепутал.

Парни решают посмотреть на туннель. Они расходятся. Один направо, другой налево. Высовываются из вагонов, наполовину оказываясь снаружи, и светят куда-то вдаль и вниз, стараясь разглядеть…что-то.

Не нравится мне это.

— Эй, а если он сейчас двери без предупреждения закроет? — шепотом спрашиваю я, на что в ответ получаю лишь тихое хмыканье от кого-то из них.

— Не закр… А-а!..

Свет справа исчез.

Я подрываюсь с места, скорее инстинктивно, чем желая узнать, что произошло, но тут же теряю силы в ногах и плюхаюсь обратно, когда свет потухает и слева. Другой парень просто исчез из вагона. Без вскрика. Я смогла только разобрать звук упавшего на пол предмета. Тяжелого. А потом…нет, не могу описать. Будто…этот предмет стащили вниз. На рельсы. Туда, где ничего и никого не должно быть.

Ребенок начинает плакать. Громко и истошно. Разве мог он заметить что-то? Понять? Нет, не мог. Говорят, что маленькие дети чувствуют, когда рядом происходит что-то плохое. Может и сейчас?.. Нет. Не нагнетай, Нина. Все хорошо. Все будет хорошо. Обязательно. Парни просто свалились вниз. Оступились. Сами. Их никто не стаскивал. Никто. Некому их стаскивать. Один испугался, поэтому закричал, а второй… Второй просто спокойный. Я вот тоже навряд ли закричу, даже если труп увижу, а Элька, например, визжать так будет, что все актриски в наших сериалах обзавидуются ее актерскому мастерству и таланту.

Мысли об Эле меня успокаивают, но ненадолго.

Ш-ш-ш… Ш-ш-ш…

На полу что-то есть. Что-то забралось в вагон. Я это чувствую. Посторонних. Закрываю рот, плотно прижимая ладонь к губам. Нельзя дышать. Нельзя хныкать. Нельзя издавать звуков. Нельзя. Подтягиваю ноги к груди и полностью забираюсь на сиденье.

Меня здесь нет. Меня здесь нет.

Ребенок на другом конце вагона начинает плакать громче, и это «что-то» быстро направляется туда. Оно не ходит. Я не слышу шагов. Оно ползет, как змея. В голове я ярко представляю, как что-то мерзкое, извиваясь, приближается к матери и ее ребенку. Я не знаю, что оно собирается сделать или что оно через несколько секунд сделало, но детский крик внезапно прервался.

Женщина, на вид она была на пару лет старше меня, звуков вообще не издала.

В вагоне стало тише.

Я закрываю глаза и утыкаюсь в собственные колени, сжимаясь в маленький комочек. Оно приближается ко мне. Оно внизу, подо мной. Я чувствую это. Оно проверяет, не осталось ли в вагоне кого-нибудь еще. Задерживается у дверей, ведущих в другой вагон. Там произошло то же самое? Не дышу. Не шевелюсь. Нельзя подавать признаков жизни.

Здесь больше никого нет, поэтому уходи. Уходи туда, откуда выползло.

Я не религиозна, ни во что Высшее не верю, но, если Ты есть… Если правда есть что-то, что нас, людей, защищает, пожалуйста, убери этого монстра. Я не хочу умирать вот так вот: одна, в темноте, не понятно за что… Это несправедливо. Я никому и ничего плохого в жизни не сделала. Ни над кем не издевалась и не смеялась. Никого не обсуждала. Никого не подставляла.

В мире полно людей, заслуживающих вот такой смерти, и я в их число не вхожу.

Хочется верить, что мою мольбу услышали, потому что сначала пропали «черви», потом захлопнулись двери, и в последнюю очередь зажегся свет. Не знаю, сколько времени я еще просидела не шевелясь, но когда я подняла голову и осмотрелась, то во рту появился горький привкус.

Идиотская считалочка. И я идиотка, раз в такой ситуации о ней вспомнила. Потому что мысли материальны, а в вагоне кроме меня больше никого не осталось.

Третья остановка — Перекличка

Поезд трогается с места, а я…наверное, я еще долго сижу одна, смотря в самую дальнюю точку вагона. Не хочу шевелиться. И моргать не хочу, хотя глаза уже слезятся от усталости. Или же это самые настоящие слезы? Не знаю. Быстро стираю их со щек твердой тканью парки. На рукаве остается след от пудры, но это меня сейчас мало волнует. Надо встать, посмотреть, что творится в соседних вагонах, но я просто не могу заставить себя опустить ноги на пол, по которому только что что-то ползало.

Что-то, что утащило в туннель четырех человек.

Это уже не похоже на розыгрыш или неудачную шутку. Наши люди так не шутят. Уж не знаю почему, но наш юмор отличается от иностранного, в котором каждый второй рыгает, кого-то пугает и так далее по брезгливому и вонючему списку. Наши до такого то ли никак не додумываются, то ли, и правда, брезгуют.

Ну или же боятся получить за свои шутки по голове. У нас кулаками махать не брезгают: раз бьют, значит было за что.

— Ты как?!

От неожиданного вопроса я подрываюсь с места и падаю вниз. Коленка сразу же дает о себе знать острой болью. Я тру ее, стараясь заглушить боль, а в это время кто-то одним рывком поднимает меня вверх, усаживая обратно на сиденье.

— Эй!