Клодет Сорель

— Не надо, Аликс, — мягко сказал Papa, тоже по-французски. — Маленькому ты нужнее.

Но Mama встала стеной:

— Ни в коем случае! Разве ты не понимаешь, в чем дело? Они хотят заставить тебя!

Она не договаривала, но мы все знали, в чем дело: Papa думал, что большевики хотят заставить его подписать мир с Германией, они там заключили какой-то ужасно позорный мирный договор, и теперь им нужна была légitimation[10]. А кто обладает авторитетом, большим, чем сам император, пусть и бывший? Mama была уверена, что немцы требуют именно этого: чтобы Papa предал союзников. А Papa клялся, что никогда, никогда не подпишет этого мира, легче даст отрубить себе руку. Ну, это он так говорил, мы-то знали, что если бы встала угроза для всех нас, он все подписал бы как миленький. Но большевики, конечно, до такого не дойдут. Даже германские шпионы не поднимут руку на семью законного самодержца, хотя бы и свергнутого, это ясно. Но крови попортить могут предостаточно.

— Ну, если выбор сделан, то я бы рекомендовал начинать паковать вещи, — на своем прекрасном французском вступил в разговор комиссар. — Времени у нас совсем мало, так что извольте поторопиться.

— А если вы, Евгений Степанович, — обратился он к Кобылинскому. — Боитесь за Николая Александровича и его спутников, то я готов взять в качестве сопровождающих часть ваших людей. Надеюсь, им вы доверяете?

Полковник сухо кивнул и вышел из комнаты.

А я все думала о мамином решении. Не знаю, я бы не смогла выбрать между мужем и ребенком. И Papa нельзя одного оставить, и больного Бэби — как бросишь? Но это же Mama! Вот она смогла принять решение.

Тут я набрала побольше воздуху и заявила:

— Я поеду с Papa и Mama.

Сами посудите, а что было делать? Эти двое совершенно разбиты, растеряны, сами ничего не могут. У Mama бесконечные мигрени и высокое кровяное давление, надеюсь, доктор Боткин поедет с нами, одной мне не справиться, я ж даже курсы сестер милосердия не окончила, как Татьяна и Ольга. Маленькая была. Papa все время занят своими мыслями, переживает, мучается, такое ощущение, что он живет не в этом мире, а в каком-то другом, нереальном. Должен же быть рядом с ними хоть один разумный человек, правда? И кто это у нас самый разумный? Ольга и Татьяна, которые будут беспрестанно рыдать вместе с Mama? Швыбзик, за которой самой нужен глаз да глаз? Какой остается выбор? Естественно, этот выбор — добрый толстый Тютя, кто же еще. Иными словами, бывшая Великая Княжна, бывшее Ее Императорское Высочество, бывший полковник 9 драгунского Казанского полка, как всегда сделала шаг вперед, взяв на себя самое трудное.

Я не знаю, они нарочно это сделали, но мы не только выехали в самое сонное время — половина четвертого утра! Мы еще ехали в ужасных кошевах — такие возки без рессор, даже не возки, а какие-то корзины, в которые успели накидать немного соломы, да и то только нам с Mama. Трясло на зимней дороге так, что доктор Боткин буквально кричал от боли в почках — у него сделалась колика. Mama постоянно держалась за виски с страдальческим выражением лица, которое меня вскоре начало неимоверно раздражать. Наверное, я все-таки дурной человек, если вместо сочувствия испытываю только раздражение. Бедная моя мама!

Тьфу, как неискренне у меня это вышло! Разве я не вызвалась помогать своим несчастным родителям? Терпите, Мария Николаевна!

У реки Тобол Яковлев сделал знак остановиться. Конные, что его сопровождали на лошадях с заиндевевшими мордами, спешились, разминая ноги. Вылезла и я, пройтись. У ближайшей к нам коняги гулко екала селезенка, я стала ее гладить по нежной коже на морде, а она время от времени фыркала, осыпая меня ледяными брызгами. Брюхо у нее заиндевело, покрылось белым пушком, а особо крупные льдинки ужасно хотелось оторвать. Еле удержалась.

Яковлев спустился к реке, потопал по льду ногой, обутой в бурку. Прошелся немного туда-сюда, задумался.

Папа тоже вышел из возка, в котором ехал вместе с комиссаром, хотел закурить, но тут обнаружил, что от тряски из папирос высыпался табак.

— Василий Васильевич, — обратился он к комиссару. — Не угостите папиросой?

Тот, ни слова не говоря, протянул папе портсигар. Судя по запаху, курил он какую-то гадость.

— Вроде пройдем, — пробормотал он, поправляя кобуру с огромным пистолетом на боку. К нему подошли бойцы его отряда, с которым он приехал. Я не написала, что их был целый отряд? Забыла, наверное.

Они о чем-то совещались, время от времени тревожно поглядывая на деревню верстах в четырех-пяти от нас. Потом комиссар подошел к Papa.

— Надо торопиться, — сказал он. — Не сегодня-завтра лед сойдет.

И, развернувшись, решительно ступил на заснеженную гладь реки.

Мы вышли из этих треклятых кошев и двинулись вслед за ним.

Яковлев шел довольно уверенно, хотя под тяжестью его тела лед проседал, угрожающе скрипел, на и без того скользкой поверхности поднималась вода. Я сразу промочила свои ботики, ногам стало холодно, нестерпимо холодно. «Не подхватить бы воспаление легких», — испуганно подумалось мне, но какой у меня был выход? Уповать на Господа и молиться о спасении душ наших.