Клодина уходит...

Я с трудом поднимаюсь и отправляюсь на розыски своей горничной… Она на кухне, в окружении четырёх маленьких Майдер, своим мощным баритоном поёт:

О, как лю-блю, лю-блю я вас.
И день, и ночь о вас мечта-ю.

– Леони, надо уложить мои вещи, я сейчас уезжаю.

Она молча, в изумлении, следует за мной. Маленькие Майдер так никогда и не узнают конца этого французского вальса…

С недовольным видом она наклоняется над моим дорожным сундуком.

– А чемоданы госпожи Леон я тоже должна уложить?

– Нет, нет, я уезжаю одна, с вами и с Тоби. – И добавляю смущённо: – Я получила телеграмму…

По спине Леони нетрудно догадаться, что она не верит ни единому моему слову.

– Вы сразу же, как только всё будет готово, отправитесь с вещами на вокзал. А я туда приеду вместе с Тоби.

Лишь бы они не успели вернуться! Я то и дело смотрю на часы. Какое же счастье, что эти спектакли длятся так долго! Это и позволяет мне убежать.

Я плачу по счёту, даже не взглянув на него, и оставляю столь щедрые чаевые (я не знаю здешних порядков), что четверо маленьких Майдер в фартучках на бретельках начинают прыгать от радости. Здесь, во Франконии, не очень задирают носы.

Наконец мы с Тоби остались одни, на нём кожаный ошейник и дорожная меховая попонка. Он поворачивает ко мне свою чёрную мордочку, следит за каждым моим движением, он всё понимает и терпеливо ждёт, когда я надену на него стальной поводок, валяющийся на ковре. В моём распоряжении ещё четверть часа. Быстро пишу несколько слов Марте и вкладываю записку в конверт:

«Уезжаю в Париж. Можешь объяснить Леону мой отъезд, как пожелаешь».

У меня сжимается сердце при мысли, что я совсем одна на всём белом свете… Как бы мне хотелось оставить на прощание более сердечное письмо, чем эта записка Марте… Но кому?.. Кажется, нашла.

Дорогая Клодина!

Непредвиденные обстоятельства вынуждают меня срочно покинуть Байрет. Этот поспешный отъезд очень мучителен для меня. Только не думайте, что с Аленом, Мартой или со мной случилось какое-то несчастье. Я уезжаю, потому что всё здесь угнетает меня; Байрет не так уж далёк от Арьежа, а Арьеж не так уж далёк от Парижа, куда я теперь возвращаюсь.

Вы помогли мне осознать, что жизнь без большой любви бесцветна и тосклива. Я не знаю ещё, какое лекарство мне сможет помочь; я уезжаю, чтоб изменить свою жизнь и ждать.

Быть может, вы, вы, в которой столько веры и нежности, смогли бы удержать меня. Но после сада Маркграфини вы не хотите этого. Вы, вероятно, правы. Огонь, которым вы на мгновение озарили меня, вам нужно, конечно, целиком сохранить для Рено.

И всё-таки напишите мне, напишите хотя бы одно письмо.

Поддержите меня, скажите, даже если это неправда, что духовная моя нищета не совсем безнадёжна…

Потому что я думаю о возвращении Алена с таким смутным страхом, что сама не понимаю, на что надеюсь.

Прощайте, посоветуйте, как мне быть. Позвольте мне хоть мысленно на мгновение прижаться головой к вашему плечу, как в саду Маркграфини.

Анни.

Одиннадцать часов. Вот и Париж. Унылый и душный Париж конца лета. Я голодна, совершенно разбита, мне кажется, я вернулась с другого конца света, у меня одно только желание: лечь прямо здесь, на платформе, и уснуть. Предоставив Леони воевать с таможенниками, я нанимаю фиакр и удираю домой.

Экипаж останавливается у подъезда, на пороге тут же появляется привратник в жилете, без ливреи, и его жена, моя кухарка, щёки её в красных прожилках покрываются красными и белыми пятнами. Рассеянным взглядом я читаю на их угодливых лицах удивление, смущение, оскорблённое достоинство хорошо вышколенных слуг, с которыми обошлись не совсем корректно.

– Это вы, сударыня!.. Но мы не получили телеграммы.

– Я её просто не посылала…

– А-а! Я так и думал… А господин Самзен разве не приехал вместе с сударыней?