Клодиус Бомбарнак (часть сб.)

От Ланьчжоу дорога идет по хорошо обработанной местности, обильно орошаемой реками, но такой холмистой, что должна все время кружить и огибать препятствия. Здесь нередко встречаются инженерные сооружения — мосты и виадуки: многие из них — деревянные, и у пассажира поневоле замирает сердце, когда дощатый настил прогибается под тяжестью поезда. Не следует забывать, что мы в Поднебесной Империи, где даже несколько тысяч жертв железнодорожных катастроф составили бы ничтожнейший процент от четырехсотмиллионного населения.

— К тому же, — говорит Пан Шао, — Сын Неба сам никогда не ездит по железной дороге.

Тем лучше для него!

На сравнительно небольшом участке рельсовый путь тянется вдоль Великой стены, повторяя ее прихотливые изгибы. От этой колоссальной искусственной преграды, возведенной некогда на границе Китая и Монголии, остались только глыбы гранита и красноватого кварца, служившие ей фундаментом, кирпичные террасы с парапетами неодинаковой высоты, старые пушки, изъеденные ржавчиной и обросшие мхом, а также квадратные сторожевые башни с уцелевшими кое-где зубцами. Непрерывная куртина[107] поднимается к облакам, спускается в долины, изгибается, выпрямляется, исчезает вдали, сливаясь с неровностями почвы.

В шесть часов вечера — получасовая остановка в Тяньшуе. Я успеваю заметить лишь несколько высоких пагод. В десять часов мы прибываем в Сиань, где стоим сорок пять минут. Было темно, и я ничего не смог разглядеть.

Понадобилась целая ночь на трехсоткилометровый перегон от этого города до Шаньсяня.

Я думаю, что лондонцам вполне бы могло показаться, что в Шаньсяне они как у себя дома. Надо полагать, что у миссис Эфринель сложилось именно такое впечатление. Правда, здесь нет ни Стрэнда[108] с его невообразимой сутолокой, скоплением пешеходов и экипажей, ни Темзы с бесконечными вереницами барж и паровых судов. Ничего этого здесь нет. Но мы очутились в такой плотной завесе британского тумана, что невозможно было разглядеть ни пагод, ни домов.

Туман держался весь день, и это немало затрудняло движение. Но китайские машинисты хорошо знают свое дело. Их внимательность, старание и сноровка могут быть поставлены в пример машинистам западноевропейских дорог.

Сколько строк репортерской хроники пропало у меня из-за тумана! Вот уж действительно не повезло нам на подступах к Тяньцзиню! Я не видел ни ущелий, ни оврагов, среди которых вьется колея. В непроглядной мгле мы проехали двести тридцать километров и в десять часов вечера достигли большой станции Тайюань.

Какой тоскливый день!

С наступлением вечера туман рассеялся, но не успели мы порадоваться, как опустилась ночь, и ночь претемная!

Я выхожу на вокзал, покупаю в буфете несколько пирожков и бутылку вина. Хочу нанести Кинко последний визит. Мы выпьем за его здоровье и за его будущее счастье с хорошенькой румынкой. Он проехал «зайцем», я-то знаю об этом, а вот если бы узнала Компания Великого Трансазиатского пути… Нет, она не узнает!..

Фарускиар и Гангир чинно прохаживаются по платформе. На этот раз их внимание привлекает не вагон с сокровищами, а головной багажный. Почему-то они оглядывают его с особенным любопытством.

Уж не подозревают ли они, что Кинко?.. Нет, это исключено. Ага! Они наблюдают за машинистом и кочегаром, двумя молодыми китайцами, только что принявшими состав. Быть может, господина Фарускиара интересуют люди, которым доверена транспортировка императорской казны, а вместе с нею и добрая сотня человеческих жизней?

Дается сигнал к отправлению. Ровно в полночь мы покидаем Тайюань.

Ночь, как я уже говорил, выдалась темная — ни луны, ни звезд. В нижних слоях атмосферы клубятся тучи.

Мне легко будет пробраться в багажный вагон. Никто меня не заметит. Да я и не очень-то злоупотреблял посещениями Кинко за эти двенадцать дней путешествия…

Мои размышления прерывает Попов:

— Вы еще не легли спать, господин Бомбарнак?

— Собираюсь. Из-за тумана пришлось весь день просидеть в душном вагоне. Захотелось немножко подышать свежим воздухом. А где будет следующая остановка?

— В Шоуяне. Не доезжая этой станции — разъезд, откуда отходит Нанкинская линия.

— Покойной ночи, господин Попов.

— Покойной ночи, господин Бомбарнак!

И вот я опять один.

Мне вздумалось прогуляться по всему поезду. На минуту останавливаюсь на площадке перед вагоном с сокровищами. Все пассажиры, кроме китайских жандармов, видят последние сны — последние, разумеется, на Великом Трансазиатском пути.

Возвращаюсь обратно. И Попов, кажется, крепко спит у себя в каморке, именуемой служебным отделением.

Отворяю дверь багажного вагона, проскальзываю внутрь и легким покашливанием даю знать Кинко о своем приходе.

Стенка ящика раздвигается, загорается лампочка.

В обмен на пирожки и бутылку вина получаю благодарности и, как было задумано, пью с моим славным румыном за здоровье Зинки Клорк. Завтра я с ней непременно познакомлюсь.