Клокотала Украина (с иллюстрациями)

Богдан Хмельницкий осматривал место предстоящего сражения и прикидывал в уме, откуда лучше будет зайти во фланг противнику, чтобы применить такую тактику. Но осуществить это можно будет лишь в том случае, если татары согласятся бросить в бои не менее половины своей конницы. Однако Тугай-бей до сих пор почему-то не проявляет большого желания драться. Он даже расположил свою конницу за буераком, верстах в пяти от лагеря. Окончательное решение Хмельницкий намеревался принять перед самым боем, а сейчас он лишь думал о соотношении сил. Он знал, что у противника были опытные воины, такие, как Шемберг — умный, проницательный шляхтич — и начальник тяжелой кавалерии Раковский. А особенно выделялся молодой, горячий полковник королевского войска Чарнецкий. «Только не такой им нужен рейментарь, как Стефан Потоцкий», — думал Хмельницкий.

— Ваша ясновельможность! — послышался сзади голос.

Хмельницкий оглянулся. Перед ним навытяжку стоял казак.

— Перебежчик из польского войска, — доложил он.

— Приведи сюда.

— Да он здесь. Василь!

Из-за тернового куста вышел парубок огромного роста и с детским лицом. Одежда была ему явно мала — рукава рубашки коротки, порты узки. На огромных ногax были только голенища, и на голых пятках звякали шпоры. Он до того смутился, что на глазах у него даже выступили слезы. Богдан Хмельницкий невольно улыбнулся, тогда и казак улыбнулся, но гетман уже строго спросил:

— Почему разрешаешь одному здесь разгуливать?

— Так это же мой брат, пане гетман. Разве не похож?

Они и в самом деле были похожи, только казак выглядел лет на десять старше и был вдвое меньше ростом.

— Я что-то и тебя не припомню, — сказал Хмельницкий.

— А я только три дня назад пристал к войску — Макар Давило.

— Это тот, который углом хаты шапку придавил?

— Ага, ваша ясновельможность, тот самый. Только то был наш батько. Бывало, как только разгневается на кого, сразу у того с головы сорвет шапку, плечом приподымет угол рубленой хаты, да и придавит шапку. А чтобы вытащить ее, соседу потом приходилось всю улицу созывать.

— Ну, вас к пушкам надо приставить. Сегодня привезут двенадцать штук с Днепра.

— Я могу и к пушкам, ваша милость, а наш Василь в драгунах служил, только вот не успели ему сапоги сшить, а хлопец с детства лошадей любит.

— А что о гетманиче Потоцком скажешь, хлопче, где его войско?

— Я ночью убежал, ваша милость, наш полк стоял на ночевке за два дня отсюда, — ответил Василь неожиданно тоненьким голоском.

— А много ли немцев в том полку? Это же наемный?

— Одни командиры немецкие, а рядовые — все наши, только одеты по-ихнему.

— Что же думают себе драгуны?

— Вот так же, как и я, думают, ваша милость, да только немецкие офицеры следят за ними, чтобы и шагу от полка никто не ступил... Так вы, ваша милость, дозвольте в конницу?

— Будешь в моей свите состоять. Идите в обоз, может, там найдутся сапоги и на твою ногу.

— Ваша милость, не беспокойтесь. Сапоги на мою ногу я видел на одном немце, а еще день-два и босиком похожу.

Василь не соврал: польское войско прибыло на Желтые Воды в эту же ночь. Было темно, казацкий лагерь спал, поляки его не заметили и потому перешли реку и расположились в долине на привал. Все маневры противника происходили на виду у казаков, но казаки до самого утра не выдавали себя. Когда стало светать и кухари начали разводить огонь, польские жолнеры из охранения, заметив дым, обрадовались и полезли наверх, в надежде поживиться чем-либо в зимовнике. И только когда увидели свежие рвы и валы, поняли, что перед ними не зимовник.

Богдан Хмельницкий только что закончил раду старшин и вышел из своего шатра на вал с перекопским мурзой Тугай-беем. Они видели, как поляки поспешно начали тут же на месте окапываться, сооружать лагерь.

— Хороший простор будет для конницы, пане Тугай, — сказал Хмельницкий, осматривая широкую низину, заросшую мелким кустарником.

У приземистого мурзы были косо прорезанные глазки, высоко поднятые крылышки бровей, широкое лицо с черной бородой и приплюснутым носом. Быстро обведя щелками глаз луг, речку и лес вдали, он ответил скрипучим голосом:

— Тугай-бей будет воевать, где захочет.

— Пан Тугай-бей должен ударить по польскому лагерю из лесу, в тыл врагу!

— Тугай-бей будет воевать, где захочет, — скрипел, как немазаный воз, мурза.

Богдан Хмельницкий нахмурился и коротко добавил:

— И то не раньше, чем я прикажу!

Тугай-бей еще больше прищурился и ехидно сказал:

— Ай-ай, гетман казацкий гневается на Тугай-бея, а Тугай-бей хочет помирить пана Хмельницкого с Ляхистаном.

— Теперь помирит нас только сабля.

— Тугай-бей помирит. Ляхистан заплатит дань, татары будут помогать полякам, а пан Хмельницкий — просить мира.

Богдан Хмельницкий стиснул зубы, чтобы не крикнуть в глаза этому союзнику: «Собака!» Затем медленно и глухо произнес:

— Разве перекопский мурза перестал уже быть вассалом его светлости крымского царя?

Тугай-бей, как собака под палкой, съежился, но уже в следующую минуту снова хитро прищурился.