Клокотала Украина (с иллюстрациями)

Остальные гайдуки тоже захлопали палками. После каждого удара на воду всплывал оглушенный карп, карась или окунь.

— А птица — разве плохая снедь? — сказал другой гайдук и погнался за стаей домашних уток, которые полоскались в ряске.

Утки громко закрякали и бросились к берегу. На их крик появилась между вербами девушка верхом на коне. Русые косы венком лежали на ее голове, продолговатое лицо и тонкий нос с горбинкой были покрыты загаром. Но сильнее всего привлекали в ней большие серо-голубые глаза, затененные ресницами, влажные и прозрачные, как степные озера в ясный день. На девушке была вышитая сорочка, собранная на вздержке вокруг высокой округлой шеи. Тонкий стан обвивала красная окрайка [Окрайка – подпояска, пояс].

Девушка сидела в седле свободно, ловко, совсем как казак. Конь был горячий и нервно натягивал поводья.

Подскакав к берегу и увидев голых людей в пруду, девушка от удивления растерялась и целомудренно опустила глаза. Гайдуки тоже, заметив девушку, от неожиданности замерли с палками в руках, а кое-кто даже стыдливо прикрылся. Первым опомнился пучеглазый Юзек с приплюснутым носом.

— Пан Езус! — прогнусавил он. — Такая краля!

— Иди-ка сюда! — крикнул другой.

— Молчать, быдло! — гневно крикнул ротмистр, быстро застегивая крючки. — Пани, верно, имеет дело до милиции.

— Откуда бы здесь пани взялась? — уже растерянно сказал Юзек.

— Так небось тут уже шляхтич сидит. Прошу, пани...

Девушка, увидев на берегу оседланных лошадей и усатого ротмистра, поняла наконец, что перед ней происходит. Ее глаза потемнели, брови сошлись, и лицо вспыхнуло гневом.

— Вы что тут безобразничаете, будто разбойники! Пруд выпустили! — закричала она, подаваясь всем станом вперед. — Тут вам не хлопский двор! Вон из воды, душегубы!

Ротмистр, будто кот, пойманный в погребе, при первом решительном окрике девушки съежился и начал подавать знаки гайдукам, чтобы те с глаз долой ушли, но вдруг, что-то сообразив, выпрямился, подкрутил усы и насмешливо захохотал.

— Так то ж русинка! Але какие очи, какие уста!

— А стрекочет, как сорока, — добавил Юзек.

Прочие гайдуки тоже опомнились и хохотали уже во весь голос, а в угоду ротмистру еще и заулюлюкали. Девушка ничего больше не сказала, повернула коня и, словно вспугнутая горлинка, вспорхнула и унеслась в степь.

— Юзек, ходзь сюда! — позвал ротмистр пучеглазого гайдука, который гнался за девушкой до самых верб. — Поедешь ко двору пана стражника коронного. Пусть он узнает, сколько будет иметь здесь добра.

— На такое добро наш пан охочий, особливо когда оно беленькое, как гусенок.

Ротмистр подкрутил усы.

— Хорошая дивчина, а пану и так достанется добрый кусок. Скажешь — восемь дворов.

Юзек взял цидулку, и скоро шапка его скрылась в зеленых волнах степи, по дороге на север.

V

За буераком желтела рожь. В этом году хлеба стояли буйные, колосистые. Такому урожаю мог позавидовать любой хозяин на волости. Там шестой год подряд не родит земля, а прошлый год налетела саранча черной тучей, на три версты вширь. Солнце закрыла — аж день почернел; где села, там через час уже лысой стала земля. Такой шум стоял, словно плотину прорвало. А как погнало ее ветром дальше, деревья остались точно обгорелые, и в воздухе стоял нестерпимый смрад.

Косари, сбежавшиеся со всех концов, дивились, слушая казака с тремя борзыми, а в сторонке кучкой стояли вязальщицы и сочувственно кивали головами.

— И народ стал похож на обгорелые головешки, — продолжал казак. — Вовсе голод вокруг. А паны свое требуют.

— Панам нет дела до людского горя, — сказал Мусий Шпичка. Он стоял, опершись на рукоятку косы, голый до пояса. — Все они людской кровью живут. Что-то и казаки обленились, смирными стали, — и глянул из-под брыля на казаков.

Трое казаков стояли возле своих коней, а четвертый сидел на снопе и сосал люльку.

Казаки вынырнули из ковыля, как из-под земли. На них были запыленные жупаны и бараньи шапки с красными шлыками, а за поясом торчали пистоли. У двух на боку сверкали насечкой турецкие сабли.

Верига был взволнован появлением гостей и любовно смотрел на казака с люлькой: острые глаза его, как ножи, сверкали из-под нависших бровей, а по обе стороны крутого подбородка двумя упругими змейками спускались усы.

— Вот ты каким стал, Максим, — сказал Верига. — Встреть я тебя на дороге — не узнал бы. Где ж ты пропадал? Спрашивал я у людей. Одни говорят — на Сечь подался Кривонос, другие — будто аж во Франции воюет. Правда это?

— Правду говорили люди.

— И во Франции был?

— Гишпанца воевали в Дюнкирхене. Казаки и прогнали гишпанца, хотя нас было всего две тысячи. А француз до сей бы поры возился.

— Почему так?

— Не умеет сердиться француз — нрава веселого.

— Как же ты сюда, на хутор, попал? Мы думали, нас только птицам видно, потому до сих пор ни один дозорец не набрел.

— Кирила Кладиногу встретил, кобзаря.

У Вериги с надеждой забилось сердце.

— Может, сватом приехал, — сказал он будто в шутку, хотя у самого даже дух захватило.