Клокотала Украина (с иллюстрациями)

Путь лежал через Драбовку, но, чтобы посмотреть на свои поля, Драч объехал слободу степью. Драбовка была разбросана по буграм и выглядела, как нищий в заплатах: маленькие хатки стояли облупленные, соломенные крыши ободраны ветром, улицы заросли сорняками. Еще более жалкий вид имели люди, которые попадались навстречу. Они были худые, черные и угрюмые.

Панский хлеб почти весь уже стоял в стогах, а на маленьких хлопских нивках до сих пор жито было не сжато, и, хотя сегодня был праздник, драбовцы с самого утра гнули спины в поле. А тут еще падеж скота начался.

— А почему это вы, пане Драч, здесь едете? — спросил крестьянин, присевший отдохнуть на меже. — Разве дорогу забыли?

— Да в Драбовке такой народ, — ответил Драч, — не видишь — душа мрет, увидишь — с души рвет. Теперь так: чем дальше, тем ближе.

Крестьянин проводил казака злым взглядом и громко сказал:

— Высматривает, что бы еще себе захватить.

Возле панского двора Драча обогнала бричка, в которой сидел Щенковский. Казак предупредительно снял шапку, но Щенковский, не отвечая на приветствие, крикнул:

— Продавай коня!

— Для себя купил, вашмость. Змей, а не аргамак!

Жеребец в серых яблоках дико поводил налитыми кровью глазами и не мог устоять на месте.

— Кобылу с лошонком дам и деньги верну.

— Зачем мне деньги? А кобыла и у меня есть, вашмость.

— Так, так, хлоп уроджоного шляхтича уже не хочет уважить. Ну, так ты еще пожалеешь!

Щенковский покраснел, огрел жеребца плетью и, поднимая пыль, покатил к себе. Драч тоже разозлился и сердито, но так, чтобы его не услыхали в бричке, крикнул:

— Руки коротки на казака!

Кони Драча все лето паслись в балке возле пруда. Охранял их хромой Свирид, вооруженный от волков мушкетом. Когда в табун пустили жеребца, Драч каждую ночь сам наведывался на пастбище: боялся, чтобы не случилось чего с конем. На третью ночь он не нашел жеребца в табуне, а Свирид, укрывшись свиткой, спал под копной сена.

Драч сапогом разбудил пастуха, но Свирид только хлопал глазами. Никогда еще не случалось, чтобы он уснул возле лошадей.

— Это он меня, паночку, со смертной свечой обошел, — оправдывался Свирид.

— Кто? — кричал взбешенный Драч.

— Должно, нечистый.

Свирид клялся, что ни одного человека не видел, а «тот», очевидно, превратился в сову и летал у него над самой головой.

Жеребец был стреножен и далеко уйти не мог. Верно, почуял кобылу и туда поскакал. Драч послал людей в разные стороны, а сам взял в руки недоуздок и пошел через поле к Драбовке. Ночь была темная и душная, в хлебах звонко били перепела, волнами наплывал аромат то свежего жита, то зеленой конопли.

Возле самой слободы Захарко Драч увидел сначала какие-то огоньки, потом что-то темное — не то стадо, не то людей. Он пошел напрямик и услышал нестройное пение молитвы, а дальше увидел на фоне звездного неба хоругви, кресты. Степью в темноте шла сельская процессия. Впереди женщины с распущенными косами несли какое-то чучело. Когда он приблизился, из толпы кто-то крикнул:

— А это там что за нечистая сила бродит?

К нему подбежали несколько парней.

— Ты что здесь делаешь в темноте?

— Может, он мор на нас напускает?

— Что ты, дурак, я коня ищу!

— Глаза отводишь. Перекрестись! — Жесткая рука схватила его за грудь.

Захарко Драч, и без того встревоженный, сердито отбросил чужую руку.

— Я тебя так перекрещу!..

— Слыхали? Да ведь это упырь, который кровь пьет.

— Да уж верно что пьет, сатана!

— Он и днем почему-то вокруг села ездил.

— Бей его!

— Колом осиновым!

Драч по голосу узнал крестьянина, который днем сидел на меже у дороги, и вспомнил, что за потраву этот хлоп отрабатывал ему целую неделю.

— Вы одурели!.. — уже перепугавшись, крикнул Драч, но в этот момент кто-то ударил его колом по голове.

Он зашатался, но устоял на ногах. Второй удар, уже кулаком, пришелся под ложечку. У него захватило дыхание.

От процессии бежали темные фигуры и кричали:

— Где упырь? Вот кол осиновый!

— Бей его под сердце!

Захарко Драч бросился бежать. Кто-то упал под ноги, он споткнулся, и пока успел вскочить, в него уже вцепились десятки рук.

Очнулся он на жнивье. Земля была скользкая, наверно от крови, одежда изорвана в клочья. В голове гудело, как в улье. Превозмогая боль, он поднялся. Было еще темно, но уже тихо: процессия, очевидно, разошлась.

Жена Драча, увидев мужа, всплеснула руками. Скривив распухшие, будто чужие, губы, он произнес:

— С соседями побеседовал.

Присыпав землей раны, которые все еще кровоточили, он прилег на лавке. Едва закрыл глаза, жена вошла в комнату и удивленно сказала:

— Прискакал от пана Щенковского дворовый, спросил, жив ли ты, и, словно его кто шилом уколол, повернулся и поскакал назад.

— Наверно, и Щенковский был с процессией, — ответил Драч.

Утром крестьяне на работу шли мрачные и молчаливые.

Скот не переставал падать, а пан все требовал свое: давай ему третьего вола, десятого барана. А нечем платить — иди на гумно, отрабатывай. Обо всем этом говорили между собой уже громко, «только бы не услышали дозорцы».

— Пусть слышат, — сказал Карпо, сердито ударяя цепом по снопам, — все равно придется пятки смазать — уже конец терпению пришел!