Клоун. История одной любви

— Полотна не п-предполагают страховки… Все, на что можно рассчитывать — это сильные и к-крепкие руки, я тебе как-то об этом уже г-говорил, помнишь? Ну, и замотка п-полотна тоже играет роль страховки, разумеется. В это и верю, п-пока летаю, — он обезоруживающе улыбнулся. — А если серьезно, то на самом д-деле страховка во многом мешает. Например, один из моих самых любимых и опасных элементов — это обрыв к п-партнеру в стопы с разворотом на сто восемьдесят г-градусов. Со страховкой его сделать нельзя!

Динка зябко поежилась, будто от холода, и обхватила себя за плечи.

— Обрыв? — переспросила она непонимающе.

— Ну, это что-то вроде… — Макар поводил руками в воздухе, подыскивая нужное определение, — имитации свободного п-падения.

— Но ведь страшно же, — просто сказала она. — Ты и сам говорил, что страшно. Помнишь? В трамвае…

Соня, до этого молча прислушивающаяся к разговору, пренебрежительно скривила губы.

— Ну что ты такое несешь? — ответила она за него. — Макар очень смелый! Что ему какой-то обрыв? Разумеется, он ничего не боится!

Однако он лишь поморщился от столь показательно-льстивого выступления и признался:

— Конечно, очень страшно, я не врал т-тогда. И страх высоты, и страх т-травмироваться или сорваться… его п-просто кожей чувствуешь, мерзкое ощущение. Я свой п-первый кувырок в воздухе на т-триста шестьдесят градусов сделал сразу п-после панической атаки. Тупо оцепенел п-прямо под карабином! — он засмеялся.

— Но… зачем это все? Во имя чего? — непонимающе прошептала Динка; глаза ее расширились от ужаса. — Каждый день рисковать здоровьем и даже жизнью, чтобы порадовать зрителей, которые выйдут из цирка и забудут обо всем через пять минут… Только ты не обижайся, — торопливо добавила она.

Макар не обиделся, а добросовестно задумался.

— Наверное, к-кураж, — сказал он наконец. — Умение преодолевать собственные страхи и б-бросать им вызов… пафосно г-говорю, да? — он искоса взглянул на нее и засмеялся. — Но это действительно т-так.

— Но к этому же невозможно привыкнуть! Ежедневно выполнять вот эти… обрывы, — последнее слово Динка произнесла почти с отвращением.

— Когда разучиваешь новый обрыв, страшно только п-поначалу, потому что еще не сформировалась мышечная п-память. А потом все отрабатывается до автоматизма… Вообще не д-думаешь, что делаешь, все отточено до мелочей. И на высоте работать т-тоже привыкаешь, ну это вроде как на скакалке п-прыгать, — он хмыкнул. — Зато когда слышишь, как восхищенно ахают зрители… а п-потом начинают аплодировать — ну просто б-бешено аплодировать! — это такой непередаваемый кайф! — он мечтательно улыбнулся.

— Ты все-таки сумасшедший, — Динка тоже улыбнулась, с нежностью глядя на него. — Но я за тебя так боюсь…

Во время тренировки Макар выложился не то что на сто — на все тысячу процентов. Ему хотелось поразить Динку в самое сердце, заразить ее своей любовью к воздушной гимнастике хотя бы как зрителя, поэтому он с легкостью выполнял для нее самые сложные трюки и элементы. Понимал, конечно, что рисуется перед ней, словно сопливый мальчишка, но просто не мог удержаться!

На Соню его мастерство произвело неизгладимое впечатление. Затаив дыхание, она следила за движениями Макара на высоте (правда, всего лишь на пятиметровой, для тренировки этого было достаточно), и восторженно таращила глаза.

А Динка… Динка при первом же опасном трюке громко и испуганно вздохнула, закрыла лицо ладонями — да так и просидела до самого конца номера, даже не взглянув на манеж.

38

— Извини, Макар, но больше я никогда не приду на твои выступления, — заявила Динка, когда он выскочил к ним после тренировки — разгоряченный, торжествующий, гордый своими успехами и явно надеющийся на похвалы и комплименты с ее стороны.

Ему показалось, что его ударили под дых. Вот так сразу, категорично и безапелляционно — «никогда»? Ну спасибо…

— Это же никаких нервов не напасешься, — продолжала Динка, видимо, даже не подозревая, как больно ранит Макара каждое произнесенное ею слово. — Без валерьянки или корвалола даже пытаться не стоит! Короче, спасибо, но в цирк я больше ни ногой.

Макара, конечно, здорово это резануло, если не сказать — подкосило. Однако он постарался не подать вида, как сильно уязвлен, лишь холодно уточнил:

— Даже если я т-тебя об этом очень попрошу?

Она закусила губу и упрямо помотала головой.

— Это… слишком страшно. Я не могу расслабиться и думать о красоте номера, о том, как сложны и искусны все эти трюки… Просто сижу и трясусь как овечий хвост, потому что боюсь за тебя! В конце концов, это тупо — рисковать жизнью на потеху публике, я и раньше тебе об этом говорила, а теперь еще больше убедилась…

Он слегка побледнел.

— То есть, я в т-твоем понимании тоже… тупой?

— Речь же не конкретно о тебе, — Динка виновато отвела взгляд и примирительно взяла Макара за руку, — а в принципе о воздушной гимнастике.

— Отвергать всю воздушную гимнастику в целом из-за т-того, что тебе страшно? Оригинально…

Скрыть обиду так и не получилось, поэтому усмешка вышла жалкой, он и сам это понимал.