Клоун Шалимар

— Итак, вопрос об угрозе поставлен, — сказал он, сощурившись и направляя на Макса сломанную палочку. — И теперь я знаю свой ответ.

Аня Офалс посмотрела на мужа с удивлением: не часто бывало, чтобы он говорил «я», а не «мы».

— Это и мой ответ, милый, — мягко поправила она. — Ты, очевидно, так выразился по рассеянности.

Макс-старший нахмурился:

— Ну да, разумеется, это и ее ответ. Я знаю ее ответ так же хорошо, как свой собственный, а что касается рассеянности, то, извините, она мне вовсе не свойственна. Я, простите, в своем уме, и он у меня — ого-го — будто стальной!

Макс-младший решил, что пришло время поднажать на них.

— Ну и каков ответ? — спросил он, стараясь казаться спокойным.

И отец, забыв о раздражении, хохотнул и что было силы ударил ладонью о ладонь.

— И оказывается-таки, что я упрямый негодник! — воскликнул он и закашлялся. — Оказывается, отчаянный я упрямец, да-да! И я не позволю изгонять меня из моего дома и лишать меня моего дела! Я останусь дома, и типография моя будет работать, и я заставлю врагов себя уважать. Что они о себе вообразили? За кого меня принимают? Может, у меня и не так много сил осталось, но в этом городе я кое-что значу.

Аня стала дергать его за рукав.

— Да-да, — добавил он, тяжело откидываясь на спинку стула и промокая лоб салфеткой. — И твоя мать такая же, как я. Упрямая. — Он прокашлялся и стал поправлять шелковый шейный платок, что означало — вопрос закрыт.

— В таком случае я больше не буду затевать этот разговор, — сказал Макс, признавая поражение. — Только при одном условии. Если настанет такой день, когда я приду и скажу, что пора бежать, обещайте, что вы не станете пререкаться, потому что знаете — я не поступлю с вами так, если не буду убежден, что это чистая правда.

Его мать улыбнулась и с нескрываемой гордостью воскликнула:

— Видишь, как он научился торговаться, наш Максимилиан! Он просто не оставил нам никакого выбора.

Профессор Макс Офалс дал знать ректору, что сыновний долг требует его пребывания в Страсбурге.

— Какая жалость, — ответил Данжон. — Если вы передумаете и решите, что лучше быть живым, нежели мертвым, навестите нас. Хотя весьма вероятно, что нас тоже не пощадят. Боюсь, что наступает эллипс Л-0. — В 1920 году Андре Данжон изобрел шкалу люминесценции, теперь известную как «шкала Данжона», для определения освещенности Луны на протяжении ее движения по эллиптической орбите. Л-0 означало по этой шкале абсолютную темноту, то есть полное отсутствие отражения свечения Земли, которое имело цветовые градации от темно-серого до медно-красного, даже оранжевого. — Если я прав в своем предположении, то между вами и мной, вашим и моим выбором все различие будет заключаться в том, что во время полного затмения мы умрем в разных городах.

Со времени разговора Макса с родителями каждый из членов семьи Офалсов хранил в своем гардеробе чемоданчик с самыми необходимыми вещами, в остальном они жили как прежде. Ввиду отсутствия прислуги б ольшую часть комнат в особняке заперли, укрыв чехлами мебель. Все трое ели на кухне, перенесли еще два стола в библиотеку, чтобы там можно было работать всем троим, сами поддерживали чистоту и порядок у себя в спальнях и сохранили в жилом состоянии одну из малых гостиных — чтобы принимать стремительно сужавшийся круг друзей. Что касается фирмы «Искусство и приключение», то два страсбургских печатных станка были остановлены. Третий, малый, находившийся в пригороде Мюлленхайм, был более совершенным и мог воспроизводить как тексты, так и рисунки. Именно это место, где в течение нескольких поколений печатались лучшие в Европе художественные альбомы, стало для Макса последним редутом. Поначалу они приезжали сюда все втроем и работали у машин сами. Но с каждым днем контрактов становилось все меньше и меньше, и настало время, когда родителям волей-неволей пришлось, как они это называли, «отойти от дел». После этого Макс приходил туда один. Каждый звонок из столицы, из одного из известных издательских домов, усугублял презрение Макса по поводу бессилия Парижа. Он вспоминал, как мать кричала в телефонную трубку:

— Говорите, что сейчас не то время, чтобы думать об искусстве? Что, собственно, вы имеете в виду? И когда, если не теперь? — И потом, кинув сердитый взгляд на предательски умолкнувшую телефонную трубку, изумленно говорила, ни к кому не обращаясь: — Он вешает трубку! И после двадцати лет знакомства даже не говорит «до свидания».

Утрата вежливости, похоже, огорчала ее больше, чем потеря любимого дела. Ее супруг, которого теперь постоянно мучил кашель, тут же поспешил ее утешить:

— Взгляни-ка на полки, — сказал он. — Видишь полчища томов? Эта армия устоит перед всеми стальными солдатами, которые бряцают оружием у нас под боком.