Клоуны и Шекспир

Море ластится – обманчиво – доверчиво.
Где-то там внизу – метрах в пятидесяти пяти от горизонтальной плиты платформы.
Сизо-фиолетовый закат. Поздний вечер.
Ерунда. Другое я помню.
Впрочем, кому она нужна, моя сраная память?
Никому.
Море. Волны. Лёгкая туманная замять…
Питер, оставшийся где-то вдали?
Перестаньте, господа.
Старая ржавая баржа – лет так сорок тому назад – засевшая на мели,
Навсегда.
Волны, несущиеся – по страшной скорости – к берегу.
Серые такие, хищные…
Чайки наглые, насмешливые.
Лишние.
Первая смена закончилась.
По идее – должен быть устать.
Пожевать норвежских котлеток
И завалиться спать…
Может, и устал.
Но спать совсем не хочется.
Мысли бродят – в голове – разные.
Как же я – ненавижу – одиночество!
Как же я не люблю – праздники…
И ещё – чисто – напоследок.
Я очень люблю – пиво.
Тут его нет – и в помине.
На все стороны света – Северное море – подмигивает криво.
Северное море. Страшная сила…

Глава четвёртая Сиреневый туман – над нами проплывает

Перекурили, спустились в бытовой отсек, посетили душ, перекусили – по полной программе – норвежскими рыбными котлетками и прочими деликатесами, после чего завалились спать.

Их «бытовая приватная территория», выражаясь по-местному, была рассчитана на четыре усталые персоны. В данном случае – на четыре русские персоны. Усталые? В меру, мать его. В меру…

– Странно, но никаких запоров и защёлок на дверях не предусмотрено, – пожаловался хозяйственный Василич. – Даже не закрыться.

– Серьёзно? – заинтересовался Тиль.

– Гадом буду. Как ты любишь выражаться. Спокойной ночи, буровые соратники. Смерть придёт внезапно – грязной и босой…

Лёнька ощутил – на уровне природного инстинкта – некое непонятное движенье.

– Спите, спите, – долетело бормотанье знакомого голоса. – Это я так. По нужде. Спите…

Тихо и ненавязчиво зазвенел казённый будильник.

Прошелестело. Простучало. Раздался шум льющейся воды. Где-то басовито загудел электрический чайник. Раз-другой глухо хлопнул холодильник.

– Пора, однако, вставать, – сонно пробормотал Лёнька. – Пока ванную не заняли…

На норвежской буровой платформе не существовало таких глупых понятий, как: завтрак-обед-ужин. График – «четыре через восемь», та ещё штучка, сбивающая напрочь любые представления о реальном времени суток. Поэтому – просто «еда».

Да и общей столовой не существовало. Три смены, значит, три «бытовые территории». Плюсом четвёртая – для местной аристократической элиты: капитана платформы и прочих важных особ, палец о палец не ударяющих. Бывает. Типа – поганый капитализм в действии….

Еду, короче говоря, подавали прямо в «общее помещение» каждого бытового отделения.

Проснулся, позевал от души, почесался, умылся, оделся, вышел в «кают-компанию», а стол уже жрачкой заставлен. Очень, знаете ли, удобно и правильно. Высший писк, типа – крысиный. Или же шик – парижско-миланский. Мать вашу, кулинарную затейницу…

Лёнька, справив нужду и наскоро умывшись, пристроился за обеденным столом.

– Омлет из порошка сварганили, – жадно чавкая, доложил Тиль. – Суки гнусные и жадные. На всём экономят. И в вишнёвом соке ощущаются характерные химические нотки.

– Зато бекон – самый натуральный, – сообщил Василич.

– Ну, ты скажешь! Бекон…. Его подделать очень трудно. То бишь, полностью невозможно…

За соседним столом, где завтракали голландцы, тоже было шумно – смешки и шуточки практически не стихали.

– А, где наш сменный бригадир? – забеспокоился Вован. – Неужели, их благородие проспать изволили?

Тихонько скрипнула дверь каюты, где в гордом одиночестве квартировал мистер Ванроуд, после чего в помещении установилась тревожная и вязкая тишина.

Макаров обернулся и непроизвольно – от неожиданности – громко икнул.

На пороге спальни стоял сменный бригадир, облачённый в ярко-оранжевые семейные трусы. Упитанное тело Ванроуда – с головы до ног, включая и некогда рыжую шкиперскую бородку – было покрыто бело-сине-красными полосами.

– Цвета российского флага, – тихонько восхитился Василич. – Натуральная картина маслом.