Клуб 12 стульев

— Ничего, Вася. — задумчиво отвечал Двоекуров, — вот закончим с Федоровым, тогда и на отдых можно — мотор подремонтировать.

Федоров, или Федька Интеллигент, находился под следствием по делу о краже со взломом. Два месяца бился с ним Двоекуров, и все без толку. Вот и сейчас предстоял очередной допрос матерого домушника, который славился тем, что никогда не кололся, — настоящий вор, «в законе»!

— Введите, — по возможности устало сказал полковник.

Допрос начался как обычно.

— Ну так будем говорить или по-прежнему в молчанку сыграем? — сурово спросил Двоекуров.

— А чего говорить, гражданин следователь? Не имею я отношения к этому делу. И не слушайте вы Петю Косого — он на меня инсинуацию возводит. Да и с точки зрения презумпции здесь абсолютный нонсенс. Вы попробуйте абстрагироваться…

— Нечего мне абстрагироваться, я уже два месяца с вами абстрагируюсь. Кроме вас, никто не мог. Ни Пете Косому, ни Академику в голову не придет забрать у профессора папирус. И по-древнеегипетски никто, кроме вас, читать не может…

— Академик тоже малость лопочет…

— Бросьте заливать. Он и персидский-то с грехом пополам знает. Кишка у него тонка для древнеегипетского. И полотно Боттичелли вы сперли — больше некому.

— Не Боттичелли вовсе, а Джотто — тут ваш профессор ни хрена не смыслит…

— Уж побольше вашего. Подлинный Боттичелли.

— Какой же Боттичелли, ежели фактура и фон в точности как у Джотто. И мазок резкий.

— Больно умные стали. Да и откуда вы знаете, что Джотто, если не брали?

— А я статью итальянского искусствоведа Антонио Брюкки штудировал. Там полотно и упоминается. Брюк-ки на Боттичелли собаку съел.

— Ну хорошо. Кого же тогда мог заинтересовать подлинник партитуры Фантастической симфонии? Может, Хромую Катьку?

— Катька точно не могла. У нее сейчас Барток в голове. Но и меня увольте — я романтиками не интересуюсь. Последнее время меня Дебюсси и Равель волнуют…

— Ах, Дебюсси! — побагровел полковник. — Уведите!

Двоекуров в гневе метался по кабинету.

— Сосунки! — бормотал он. — Равеля им подавай! Ну, я ему дам Равеля! А «О, никогда я так не жаждал жизни!» не хочешь?! Ты у меня еще арию с колокольчиками запоешь! Ишь, разговорился!.. А уж Бетховена, наверное, и вовсе не считают…

При мысли о Бетховене Павел Петрович вдруг резко затормозил. А что, если?.. Да, в этом что-то есть… Ну конечно, отличная идея!

На очередном допросе Двоекурова было не узнать. Он улыбался, поил Федьку чаем, угощал папиросами и вообще вел себя, как радушный хозяин на вечеринке. О деле полковник не поминал — боялся спугнуть.

— Послушайте, Федор Иоаныч, — ласково вопрошал Двоекуров, — а ведь Третья симфония Бриттена во второй части чем-то напоминает Вторую симфонию Гершвина в третьей части…

— Эк куда хватили, гражданин следователь! У Бриттена вялое аллегретто, а здесь фортиссимо, и как можно скорее…

— Ну уж и скорее…

— Обязательно скорее. Иначе мощь пропадет.

— Ничего не скорее. Скоро только кошки родятся…

При упоминании о кошках Федька насторожился. Он понял, что его хотят завлечь в какую-то западню. Поэтому, придав своему голосу как можно больше достоинства, домушник спокойно сказал:

— И напрасно вы это все, гражданин следователь. Не участвовал я в деле.

Федька был тверд, как постовой милиционер. В жизни его и не так покупали, да все без толку.

— Федя, — нежно сказал полковник, — я ж не об этом. Вы лучше скажите, Бетховен труден для исполнения?

— Это смотря что. Лучше немецкого дирижера Абендрота его никто не может… А к профессору я все равно не лазил.

— Ну хорошо, а, например, Девятая симфония?

— Хрестоматийно. Сейчас и ребенок на губной гармошке сыграет. Насчет Джотто вы не по адресу — Академика потрясите.

— Ладно. А финал, эта самая ода «К радости», легко осваивается?

— Раз плюнуть… Да и вообще у меня полное алиби. Я в этот день на выставку Пиросманишвили ходил…

— Слушай, Федор, — как-то уж совсем вкрадчиво сказал полковник, — а ты бы мог научить? И на решение суда благотворно повлияет, участь смягчит… Как за искреннее признание…

— Да не брал я ваши египетские папирусы! Не брал! Их и не толкнешь никому… Чего вы ко мне прицепились…

— Успокойся, Феденька… Ну не брал, и бог с ними, с папирусами! Ты лучше скажи, а на балалайке можно?

— Что — на балалайке?! — затравленно заорал Федя. — Бетховена? Может, вам и Баха на ксилофоне? Профанация, в бога мать! Вы меня на гоп-стоп не возьмете! Все равно не расколете!

— Федь, да не нервничай ты так. — Двоекуров нежно погладил его по щеке. — Ik лучше сюда глянь-ка…

Павел Петрович подошел к сейфу и, пересиливая себя, как перед прыжком в воду, вынул балалайку. И уже совсем сжигая мосты, охрипшим от волнения голосом бухнул с мольбой:

— Как человека прошу — научи Бетховену! Надо, Федя…

Федька Интеллигент обезумел. С минуту он смотрел остекленелыми глазами на Троекурова, державшего инструмент как подаяние, потом уронил голову на стол и измученно сказал:

— Ладно, ваша взяла, пишите всё…

Владимир Волин Обычный день