Клуб 12 стульев

— Возись с вами, — проворчал доктор. — Положь на первую. Работай здесь во вредной среде. Лечить-то как будем? С вашим материалом?

— В каком смысле?

— Ну и непонятливый ты, хозяин. Чему вас только в школах учат? Лекарства-то чьи? Наши? Ваши?

— Дык… у меня ж их нету. Дык это ж не трубы.

— Черт с тобой, — сказал доктор… — Положь на те две… Да место для работы приготовь.

Пока врач наполнял шприц. Булыжников нехотя стянул штаны и лег на диван-кровать…

— Да ты не волнуйся, хозяин, — сказал доктор. — Струмент справный. Я работаю аккуратно, грамотно. Переделывать не придется…

— О-о-ой! — закричал Булыжников. — Больно.

— Ты что шумишь? Только половину же влил. Вечером приду — докончу.

И, оставив шприц невынутым, доктор направился к двери.

— Куда же вы, доктор? Что мне, до вечера так лежать? — почти заплакал Булыжников.

— А меня это не касается. Опохмелиться я должен? Вот ты лежишь, а я тут работаю как проклятый… Ну, хозяин, до вечера.

— Доктор! Доктор!..

— Ну что тебе?

— Сколько? — В голосе водопроводчика слышалось отчаяние.

— Сколько дадите, — уточнил доктор.

Водопроводчик с трудом дотянулся до бумажника…

Доктор подошел, закончил укол и, собрав чемоданчик, небрежно произнес:

— Ну все. Я пошел…

— А бюллетень? — почти возмущенно произнес полу-поднявшийся Булыжников. — Без бюллетеня-то как?..

— Об этом не договаривались, хозяин.

— Но это же само собой.

— Само собой, говоришь? А что бумага дефицит, знаешь? Трать там на всякие бюллетени…

Доктор задумался, потом махнул рукой и, примиряясь, сказал:

— Ладно уж. Сколько там, на тумбочке? Прикинь-ка…

— И так знаю. Двадцатку из меня выжали.

— Ну так вот, хочешь бюллетень — десятку доложь, и по рукам.

— У-у, шкурники, — почти пропел водопроводчик. — совести у вас нету. — Но десятку добавил.

Доктор меж тем выписал бюллетень и как бы невзначай мягким, бархатным голосом спросил:

— Да, простите, пожалуйста, сколько вы у меня за бачок в туалете сверх запросили?

— Ну чего уж там, доктор, вспоминать, — протянул Булыжников. — Чего там…

— А все-таки сколько? — очень интеллигентно настаивал доктор.

— Да тридцатку…

— Так будьте любезны, возьмите там на тумбочке и, как поправитесь, попрошу вас ко мне. Буду очень рад.

И доктор, собрав чемоданчик, тихо вышел.

Евгений Шатько Ремесло

Все мальчишки нашей слободки свистели в его свистульки. К сожалению, на второй день они переставали свистеть. Жизнь без свистулек была невыносима. и поэтому мы без конца таскали ему старые вещи и макулатуру.

Наконец, я добрался до штабелей книг в чулане и тайком понес ему несколько запыленных томов и почти новые галоши. Он приветливо улыбнулся мне из-за прилавка добрым розовым лицом.

— А, Шекспир! — воскликнул он, возбужденно хватая книгу, испуганно оглянулся и прошептал: — Зайди-ка в лавку, мальчик!

Я зашел. Он опустил окно, закрыл дверь. Дрожащими руками снова схватился за Шекспира и бережно полистал желтые страницы.

— Это то, о чем я мечтаю! — признался он и засиял. — Ведь что мне приносят? Всякую мятую рвань! А настоящий товар уходит к этим сумасшедшим, к этим букинистам! Как будто я, старый макулатурщик, не хочу взять в руки стоящую книгу! Ты носи книги только мне. Не говори ни папе, ни маме, ни учительнице. И держись подальше от этих отъявленных букинистов! Я один знаю, что такое настоящий Шекспир! Это меловая бумага номер один по тридцать копеек за килограмм! А тисненый картон идет и до рубля! Но все это надо же обработать! Вот посмотри!

Он указал на стол, на котором был укреплен тяжелый нож, похожий на те, какие бывали в те времена в булочных.

— Я не люблю сдавать сырье кое-как, — сказал он и сунул отогнутую обложку Шекспира под нож. — Это надо обработать до высшего стандарта. Посмотри, поучись!

Он ловко отсек у книги обложки и содрал переплет, как кожуру с колбасы.

— Вот видишь — бумага отдельно, картон отдельно. Литературу надо уважать! Но это первая ступень.

Он сунул книгу под нож и точными, мастерскими движениями рассек ее на ровные дольки, как яблочный пирог.

Я открыл рот от восхищения.

— Что, красиво? — спросил он польщенно. — Отавное— выдержан стандарт разреза, а это повышает сортность! Такую книгу грех рвать на клочья.

Он мечтательно почесал лысину.

— Да, в старину были прекрасные книги! Они давали много, очень много! Двадцатитомный Вальтер Скотт давал полтора пуда высококачественной бумажной лапши и до четырех килограммов картона в свиной коже, по-другому говоря — ты следишь за моей мыслью? — пятнадцать рублей и шесть копеек.

— А «Конек-Горбунок»? — спросил я.

— Славная вещь, примерно на килограмм.

— «Робинзон Крузо»?

— Полкило.

— А «Гулливер у лилипутов»?

— Не забывай о полном «Гулливере»! — возразил он. подняв палец. — Полный значительно весомее! Но еще выше «Илиада» в старом издании. Это недосягаемая величина и вершина! Два килограмма одной бумажной массы! Что стоят тоненькие книжки? Рыхлая некондиционная бумага и даже — хи-хи — мягкая обложка!

Хотя я был крайне мало начитан в те времена, «Конь-ка-Горбунка» мне стало жалко, и какой-то смутный вопрос закопошился во мне.