Клуб

Я взял за ножки табуретку, на которой сидел Ханс, и начал бить ей по мраморной поверхности. Снова и снова. Пока дерево не раскололось.

Ханс

Пока шел вниз по Касл-стрит, я чувствовал прикосновение хлопка к своей коже и смотрел на то место на левой манжете, откуда портной вырезал инициалы.

Я прошел мимо колледжа и свернул на улицу Иисуса. В ночи клуб Питта светился белым светом. Перед входом в клубный дом стояли четыре ионические колонны, поддерживающие крышу. Я положил руку на одну из холодных колонн. Дом был похож на храм, и я, как никогда, почувствовал острое желание принадлежать к этому миру. На какое-то мгновение я попытался убедить себя, что это желание было вызвано поручением Алекс. Но, собственно, я знал, что оно возникло во мне гораздо раньше.

Мне нужно было спешить домой. До утра я еще должен был написать эссе о Карле Марксе. Мне понравилась сама постановка вопроса: По сравнению с немецкой философией, которая спускается с неба на землю, здесь все идет наоборот – от земли к небу. Дискутируйте, господа студенты!

Ангус

Челси – это окна, залитые светом, высокие изгороди, подъезды к домам по дорожкам с белым гравием. Я почти не ощущал Лондона. Думаю, что именно поэтому мне всегда здесь нравилось.

Пока я не попал в интернат, я жил на вилле в Сомерсете. Ночная тишина, аромат цветов по утрам, ожидание того дня, когда будут отжимать первый виноградный сок. Таким было мое детство.

Было время, когда бетон и мерцающие огни Лондона вводили меня в депрессию. Метро – это грехи цивилизации. Ты стоишь там как свинья, перед тем как ее отправят на скотобойню, вдыхаешь запахи чужих людей. Там всегда слишком жарко, всегда кто-то чихает. Это самый вульгарный из всех видов транспорта, которые я знаю. Когда я думаю о лицах людей, выходящих из вагонов метро, меня накрывает плохое настроение.

Говорят, что лондонцы недружелюбны по отношению к незнакомцам. Я же, напротив, полагаю, что жители Лондона испокон веков самые дружелюбные люди на Земле. Но до тех пор, пока они утром не спустятся в метро и их не прокрутит эта мясорубка.

Я могу торжественно поклясться, что если бы мне пришлось стать бедным человеком и у меня было бы в кармане всего пять фунтов, то я потратил бы их на такси, только чтобы избежать этого метро.

Дом инвестиционного банкира, который пригласил меня, располагался в конце длинной подъездной дороги. Из белого гравия, конечно. По краям дороги, ведущей к дому, стояли каменные скульптуры огромных бабочек. О, боже… Двое дворецких ожидали меня на пороге дома. На них были цилиндры и кремового цвета перчатки. Как можно в XXI веке заставлять своих дворецких носить цилиндры? Из дома раздался смех.

В доме было около сорока мужчин. Я был знаком с каждым из них. Гладко выбритые щеки, седеющие головы, аромат сорока лосьонов после бритья, каждый из которых немного отдавал кедром.

Двое мужчин, по возрасту моложе остальных, играли в бильярд в подвале. В саду пара мужчин качались на голливудских качелях, попивая коктейль Негрони, который им на серебряном подносе, балансируя при этом через весь дом, принес портье. Хозяин дома был финансовым директором частного банка. На протяжении двух лет один день в неделю он работал в качестве внештатного советника в правлении Amnesty International в Лондоне. Я уверен, что на работу он добирался на метро. Он предпочитал носить широкие галстуки, курил тонкие белые сигареты, пил разбавленное содовой белое вино и слишком громко смеялся. Нувориш с головы до ног. Мне стало жаль, что я никогда не встречался с ним на боксерском ринге.

Хозяин обнял меня в знак приветствия и сказал, что если мне что-то нужно, то я должен обращаться к Георгу.

– И который из них Георг?

– А для меня они все Георги, – сказал хозяин, – иначе я просто запутаюсь.

У фортепьяно меня ожидало спасение в виде принца Амхи Маконенна Воркуа из Эфиопии. На нем был темно-синий смокинг, он ел креветки.

– Амха, привет, старый хрыч, – сказал я.

– Фарвэлл, как здорово, что ты здесь. Креветочку?

Принц и я лет сорок назад вместе боксировали за университет в течение одного сезона. Принц через год после меня получил право носить бабочку. Он был первым цветным, которого приняли в члены клуба. Я помню, какую дискуссию вели тогда по этому поводу. В его пользу было то, что он был принцем из династии Давида. В университете на каждом его костюме был черный воротник из шелка в знак траура о том, что его отец был выгнан из страны. Из солидарности с ним я попросил портного сделать мне такой же шелковый воротник на твидовом пиджаке – ради нашей дружбы. Амхи и я до сих пор обращаемся к одному и тому же портному из Вены, который шесть раз в году приезжает на примерки в Лондон.