Клуб «Алиби»

Если бы он сам заказал себе коньяк, он непременно оказался бы мерзким, и он едва ли заметил бы то, что обожгло ему горло. Даже владельцы кафе отправляли все содержимое своих кладовых подальше от города для сохранности. Но Нелл требовала хорошего качества: ее domaine[44] в Бордо снабжало торговцев винами, и она знала каждого в радиусе двадцати миль от Сены, от старого Эдуарда из Собора и Элоизы из кафе Флор до легендарного Андре Терраиля из Серебряной Башни. Она точно знала, что было запасено в погребе у них под ногами, и уверенно сделала заказ, причем ее французский акцент был где-то даже лучше, чем его английский.

— Ты в Париже на отдыхе? — спросил он, когда остались одни за столом, сидя точно напротив входа в Сорбонну, и на виду у его коллег, которые могли бы удивиться, почему нобелевский лауреат пьет днем с женщиной, которая не является его женой. — Приехала походить по магазинам? Или к друзьям?

— В разгар немецкого нападения? — она зажгла сигарету. Руки Нелл. Тонкие, художественные и изнеженные. Руки его жены покрывали ожоги от радия.

Она посмотрела на него сквозь сигаретный дым.

— Я должна привезти обратно в Бордо партию бочек вина прежде, чем нацисты их конфискуют. Очень дорогих, из неверского дуба. Двадцать из них уже в нанятой машине. Ты, наверное, думаешь, что от меня нет никакой пользы, что я из тех красивых паразитов, которых ты привык ненавидеть, Рикки. Но нельзя руководить виноградником только благодаря привилегиям и приятной внешности.

— Бертран…

— Мой муж на фронте, — эти простые слова встали, как щит перед ее лицом: Мне не нужно твое сочувствие.

— Я не знал.

— Конечно, нет. Мы же не переписывались, — она погасила сигарету, хотя только что зажгла ее. — Бертран не писал уже несколько недель. Думаю, ему не разрешают. Что, без сомнения, означает, то место, где он сейчас, просто ужасно.

— Ты все еще так его любишь?

— Бог мой, нет. Я просто не люблю, когда меня игнорируют, Рикки, и ты это знаешь. А разве ты бросил меня не поэтому — не потому что это больно?

Рука Нелл потянулась к пепельнице, и свет майского солнца осветил ее каштановые волосы. Все их отношения ожили: ревность, предательство и страдание. Он хотел обхватить ее шею своими пальцами и сказать ей, раз и навсегда, что она больше не будет принадлежать никому другому. Неважно, сколько времени прошло. Неважно, с кем они спали и жили.

— Ты заметил, что в этих проклятых местах остались одни старики? — сказала она непринужденно и перевела взгляд с улицы на приближающегося официанта. — В Бордо то же самое. Ни одного дееспособного рабочего, чтобы производить вино. А будет еще хуже. Salut[45].

Она сделала это так, как он запомнил: янтарная жидкость была выпита в одно мгновение. Затем она поставила бокал — ничего, кроме капли остатка на дне — и спросила:

— Как Ирен?

Это была уловка. Вспомнить о жене и застыдить его. Но верность никогда не была его проблемой: Нелл первой его оставила, пятнадцать лет назад, на платформе поезда с собранным чемоданом и билетом, который он методично кромсал об рельсы, пока не поранил руку. О ее замужестве он прочитал в газетах.

— Ирен нездоровится. Она уехала в Бретань на лечение. С детьми.

— Ты меня изумляешь.

Ирен пугала многих людей. Держала их на расстоянии вытянутой руки своей репутацией гения. Молчаливостью и самодостаточностью. Ужасной одеждой.

Он думал, что Нелл считала ее занудой.

— Она бежит не от войны, — объяснил он. — Это наша… большая проблема. Лейкемия. Ее мать умерла от этого. Ирен тоже этим страдает.

— А ты?

Он пожал плечами.

— Я слишком занят, чтобы болеть. Меня тоже призвали в прошлом сентябре. Как Бертрана.

— Только ты в безопасности в Париже.

— Ненадолго. Мой фронт в лаборатории.

— Бог мой, — пробормотала она. — Не та ли это бомба, о которой я слышала? Расщепление атома?

Конечно, Нелл знала. Она была непохожа на других. Она выросла среди физиков, ее брат был главным из них — благородный Ян Брейскорт, который учился вместе с Резерфордом в Кембридже. Ян послал поздравительную телеграмму, когда в 1935 году Жолио-Кюри получил Нобелевскую премию. Но слова Нелл вернули его к осознанию того, какую жизнь он сейчас вел. Безнадежная секретность. Патенты, которые он потерял. Немцы на границе и вещи, о которых он не мог рассказать даже своей жене.

— Атомной бомбы не существует, — шепнул он.

Нелл запрокинула голову и рассмеялась.

Он отставил бокал с коньяком и поднял руку, подзывая официанта.

— Я могу сделать для тебя что-нибудь, пока ты в Париже? Я знаком с Раулем Дотри — министром. Он может узнать вести о Бертране.

— Останься со мной, — неожиданно сказала она. — В этот раз я не убегу, обещаю тебе.

Он посмотрел на нее.

Слова были произнесены так тихо, будто не были сказаны вовсе. В ее осторожном выражении лица уже было возражение. Она была готова к тому, что он не обратит внимания на ее слова.