Клуб «Алиби»

— Три дня назад. Двадцать восьмого мая. У меня включено радио, — Коварски больше любил слушать свои пластинки, которые ему удалось привезти с собой на юг в грузовике вместе с волкодавом. Ему нравились русские композиторы-экспериментаторы, негармоничные и противоречивые, как беспорядочное движение ядерных частиц.

Он откусил кусок хлеба.

— Чертовы бельгийцы. Сами распахнули парадную дверь, а британцы удирают через черный ход, — он пожал плечами. — Что если немцы не пойдут на Париж?

— Со стороны правительства были совершены большие ошибки, — сказал Альер медленно, как будто эти слова были государственной изменой. — Vous n'avez aucune idee…[109]

Как рассказать ученому о плохой работе разведки, ошибочных выводах, пререканиях и страхах стариков? Это больше не имело значения. Все в Министерстве вооруженных сил знали, что война проиграна. Через несколько дней правительства уже не будет. Почти по всем дорогам в Арденнах шли танки, а два миллиона французских солдат были убиты или попали в плен. Только французы еще во что-то верили.

— Тогда это великая страна, — вздохнул Коварски. — Я никогда раньше не видел Оверна. Моро здесь вырос. Он любит эти горы. Даже воздух здесь другой, Альер. Более насыщенный и свежий. Скорей бы уж привезти сюда семью.

Альер мог бы рассказать Коварски, что он — на волосок от интернирования, и вся его семья тоже; однако хотя он уже сталкивался лицом к лицу со смертью в норвежском аэропорту, в других ситуациях он был трусом. Когда ночью за Коварски придут, его уже здесь не будет.

— Не посылайте за своей женой, — посоветовал он. — Вам скоро придется уезжать.

— Но я уже сказал ей, что мы приехали в «Клер Ложи» на месяц!

— Надеюсь, — резко произнес Альер, — что вы больше не будете произносить название этого дома вслух. Особенно когда общаетесь с Жолио. Если вам нужно будет назвать место, говорите «Рю Этьенн-Долле». Так безопаснее.

Коварски запрокинул голову и расхохотался, но в этот момент раздался стук в дверь, и они замолчали, уставившись друг на друга. Было уже девять часов вечера, и весь город погрузился в кромешную тьму из-за приказа о затемнении.

Волкодав поднялся и подошел к двери.

— Моро? — прошептал Альер.

Коварски покачал головой.

— Он вернулся в Париж. Чтобы помочь Жолио уничтожить лабораторию.

— Кто же тогда?

— Лучше спросить.

Альер в панике смотрел, как Коварски пошел вслед за своей собакой к двери. В кармане его пальто был пистолет, но он оставил пальто в своей «Симке», у него не было времени выгрузить багаж. Ему вдруг очень захотелось, чтобы пистолет был сейчас у него в руках.

Борис заныл, как ребенок, и Коварски резко открыл дверь.

— Ганс? — он раскинул руки для объятий, словно медведь. — Как я рад тебя видеть! Значит, ты не погиб, когда отправился на юг, а?

Альер видел лицо фон Галбана, оно было слишком белым и призрачным в черном проеме двери. Света не было ни на пороге, ни при входе на виллу, ни на улице Рю Этьенн-Долле, и позади фон Галбана была только черная бездна овернской ночи.

Фон Галбан казался слишком скованным и неестественным, казалось, он прирос к порогу, и когда он заметил Альера, то его взгляд исполнился ужаса.

Альер понял, что нужно уходить. Но было уже поздно.

Негнущимися ногами фон Галбан шагнул в дверной проем, вытянув руки к Коварски. За его спиной стоял еще один человек — высокий блондин, которого, к своему ужасу, Альер знал.

Последний раз он видел его два месяца тому назад той холодной ночью в Норвегии, он бежал за самолетом.

Мужчина улыбался, не обращая внимания на Альера. Возможно, он уже забыл самолеты, летевшие в Перт и Амстердам, молодую итальянку, погибшую над Северным морем. У него в руках был пистолет.

— Мне жаль, Лев, — пробормотал фон Галбан. — Мне так жаль. Он пришел за водой, да?

Глава сороковая

Когда четыре дня спустя Альер, наконец, добрался до Фредерика Жолио-Кюри, физик стоял на мощеной булыжником площадке позади физической лаборатории и смотрел, как горят документы.

Он уже разделался с бумагами, накопившимися за шесть лет, все было брошено в пламя после того, как он пришел к убеждению, что все это больше нет смысла хранить. Самая важная информация была у него в голове или давно опубликована, если остальные его записки канут в небытие, будет даже лучше. Вакуум, который он оставит после себя, даст возможность другим ученым что-то открыть, изобрести, наивно считая себя первооткрывателями.

Он вытащил из кармана лабораторного халата пачку писем. Последние десять лет они лежали вместе с его лабораторными записями и были слишком компрометирующими, чтобы хранить их среди носков и нижнего белья. Его взгляд скользнул по собственному имени, написанному небрежным почерком Нелл, по проставленным в Англии штемпелям. Среди отчаяния и обреченности ему так не хватало ее голоса.

Жолио вдруг подумал, а что если Ирен прочитала все эти слова много лет тому назад. Теперь это уже не имело значения. Нелл уже не была его территорией, его морем, по которому он пускался в плавание. Он променял эту тайну на право видеть своих детей.