Клуб Дюма, или Тень Ришелье

– Именно так я себя нынче и чувствую, – промолвил он. – Ночью не могу сомкнуть глаз, поднимаюсь и бреду сюда, готовясь совершить новое святотатство. – С этими словами он приблизился к Корсо почти вплотную, и тот едва удержался, чтобы не отступить назад. – Готовясь предать себя самого, не только их… Я прикасаюсь к какой-нибудь книге и отдергиваю руку, выбираю другую, но в конце концов и ее ставлю на место… Принести в жертву одну, чтобы остальные могли не разлучаться, иначе говоря, отрубить одну ветку от ствола, чтобы продолжать наслаждаться всем деревом… – Он поднял правую руку. – Я предпочел бы отрубить любой из этих вот пальцев…

Рука его дрожала. Корсо мотнул головой. Он умел слушать – это было частью его профессии. Он даже готов был выказать понимание и сочувствие. Но включаться в игру не желал – то была чужая война. Он служил ландскнехтом-наемником, как сказал бы Варо Борха, и явился сюда по делу. А Фаргаш навязывал ему роль исповедника, хотя на самом деле, пожалуй, нуждался в психиатре.

– Никто не даст ни одного эскудо за палец библиофила, – заметил Корсо насмешливо.

Шутка потонула в бездонной пустоте, которая разверзлась во взгляде Фаргаша. Он смотрел сквозь Корсо, не видя его. В расширенных зрачках отражались только книги.

– Но тогда – какую же выбрать?.. – снова заговорил Фаргаш. Корсо сунул руку в карман плаща, достал сигарету и протянул ему, чего тот не заметил, настолько был поглощен своими мыслями, сосредоточен только на них, слушал только себя, внимал лишь терзаниям собственной совести. – После долгих раздумий у меня появились две кандидатки, – он взял две книги и положил на стол. – Что вы о них скажете?

Корсо наклонился и открыл одну из книг. Ему попалась гравюра: три мужчины и одна женщина, работающие на шахте. Второе латинское издание «De re metallica» Георга Агриколы, отпечатанное Фробеном[89] и Эпикопиусом в Базеле всего через пять лет после первого – 1556 года. Он удовлетворенно фыркнул, зажигая сигарету.

– Видите, как трудно выбирать, – Фаргаш следил за выражением лица Корсо. Смотрел пытливо, жадно, пока тот перелистывал страницы, едва касаясь их кончиками пальцев. – Каждый раз мне нужно продать всего одну книгу – но не какую придется. Она должна на полгода спасти остальные… Это моя жертва Минотавру, – он дотронулся до виска, – у каждого из нас свой Минотавр и свой лабиринт. Их сотворяет наше собственное воображение, и они держат нас в страхе.

– А почему бы вам не продать сразу несколько книг, но менее ценных?.. Ведь вы можете получить нужную сумму, сохранив при этом самые редкие. Или самые любимые.

– Унизить одни за счет других?.. – Он содрогнулся – Невозможно; каждая книга наделена бессмертной душой, равной прочим, каждая одинаково дорога мне. Разумеется, у меня могут быть любимчики. Как же без этого… Но я никогда и ничем не выдам своих чувств – ни жестом, ни словом, не выделю их перед остальными, которым досталось меньше любви. Наоборот. Не забывайте: сам Господь назначил сына своего в жертву ради искупления людских грехов. А Авраам… – видимо, библиофил имел в виду сцену, изображенную на потолке, потому что грустно улыбнулся в пустоту, подняв взор и не завершив фразы.

Корсо открыл вторую книгу – ин-фолио, итальянский переплет из пергамена, XVII век. Это был чудный Вергилий, венецианское издание Джунты[90], 1544 год. Библиофил словно очнулся.

– Правда, красивая? – Он шагнул к Корсо и почти вырвал у него из рук книгу. – Взгляните на титульный лист, на бордюр, обрамляющий текст… Сто тринадцать превосходных ксилографии, и только одну – на странице триста сорок пять – пришлось немного подреставрировать – нижний угол, но это почти незаметно. И как нарочно, самую мою любимую, вот: Эней с Сивиллой спускаются в ад. Доводилось ли вам видеть что-нибудь подобное? Посмотрите: языки пламени за тройной стеной, котел с грешниками, птица, пожирающая внутренности несчастных…

Было почти что видно, как лихорадочно бьется пульс у него на запястьях и висках. Он поднес раскрытую книгу к самым глазам, чтобы легче было читать, отчего голос его зазвучал глухо. И отчетливо продекламировал:

– «Moenia lata videt, triplici circundata muro, quae rapidus flammis ambit torrentibus amnis…»[91] – он замолк, излучая восторг. – У художника была своя трактовка Вергилиевой «Энеиды», очень красивая, очень темпераментная – и очень средневековая.

– Отличный экземпляр, – подтвердил охотник за книгами, нюхая сигарету.

– Мало сказать. Потрогайте-ка бумагу. «Esemplare buono e genuine con le figure assai ben impresse»[92], уверяют нас старые каталоги… – После приступа лихорадочного возбуждения лицо Фаргаша вновь сделалось невыразительным; он вновь от всего отключился, рухнув в темные бездны пожиравшего его кошмара. – Скорей всего, я продам ее.

Корсо нетерпеливо выдохнул дым:

– Не понимаю. Сразу видно, что это одна из любимых ваших книг. Как и Агрикола. У вас ведь руки дрожат, когда вы до них дотрагиваетесь.