Клуб Дюма, или Тень Ришелье

Он написал имена на карточке и передал ее Грюберу, приложив пятьсот франков. Корсо, когда давал чаевые или подкупал кого-то, умел особым образом пожать плечами – мол, нынче я тебе, завтра ты мне, – отчего все дело обретало форму дружеского взаимообмена, почти сообщничества, и трудно было понять, кто и кому в действительности оказывает услугу. Грюбер привык иметь дело с испанцами из «Евроколор Иберия», итальянцами в отвратительных галстуках и американцами с сумочками TWA[107] и в бейсболках – и бормотал вежливое «merci m'sieu», получая от них жалкие десять франков. Теперь же он, не моргнув глазом и не поблагодарив, описал рукой изящный полукруги сунул в карман весьма крупную купюру. На лице его появилась непроницаемая маска крупье, которую он приберегал для тех немногих, кто, как Корсо, еще помнил правила игры. Грюбер ремесло свое осваивал в ту пору, когда клиенту достаточно было поднять бровь, чтобы служащие отеля безошибочно поняли, чего именно тот хочет. Но теперь настали иные времена, и дорогой его сердцу мир старых европейских гостиниц помнили лишь немногие посвященные.

– Господин и дама проживают вместе?

– Не знаю. – Корсо скривился, вообразив, как Ла Понте выходит из ванной комнаты в расшитом халате, а вдова Тайллефер полулежит на постели в шелковой рубашке. – Но эта деталь меня тоже интересует.

Грюбер слегка склонил голову – всего, на несколько миллиметров.

– Мне понадобится несколько часов, господин Корсо.

– Знаю. – Корсо прогулялся взглядом вдоль коридора, соединяющего холл с рестораном; девушка стояла там – куртка под мышкой, руки в карманах джинсов – и разглядывала витрину с духами и шелковыми косынками. – Что касается ее…

Портье достал из-под стойки карточку.

– Ирэн Адлер, – прочитал он, – британский паспорт, выдан два месяца назад. Девятнадцать лет. Адрес: Лондон, Бейкер-стрит, 221б.

– Вы шутите, Грюбер.

– Разве я посмел бы, господин Корсо. Так значится в паспорте.

Губы старого солдата СС тронула легчайшая, почти неразличимая улыбка. Правда, по-настоящему улыбающимся Корсо видел его лишь однажды: в тот день, когда пала Берлинская стена. Охотник за книгами глянул на коротко подстриженные седые волосы, на неподвижную шею, на кисти рук, симметрично опущенные на стойку. Старая Европа – или то, что от нее осталось. Ему слишком много лет, чтобы, рискнув всем, возвратиться домой и уже на месте убедиться, что в воспоминаниях многое почему-то было другим – и колокольня в Загребе, и светловолосые приветливые крестьянки, от которых пахло: свежеиспеченным хлебом, и зеленые равнины с реками, и мосты через реки, мосты, которые он дважды видел взорванными – в юности, когда убегал от партизан Тито, и по телевизору осенью девяносто первого (они взлетели на воздух перед самым носом у сербских четников). Именно так он все это себе и представлял, когда в своей комнате перед выцветшим портретом императора Франца-Иосифа снимал бордовую куртку с золотыми ключиками на лацканах – так же торжественно, как снимал бы мундир австро-венгерской армии. Он наверняка ставил пластинку с «Маршем Радецкого», потом наливал себе стакан красного вина и мастурбировал, смотря по видео фильмы с Сисси.

Девушка оторвала взгляд от витрины и теперь наблюдала за Корсо. Бейкер-стрит, 221б, мысленно повторил он и чуть не расхохотался во всю глотку. Его бы ни капли не удивило, появись здесь и сейчас посыльный с приглашением от леди Винтер на чай в замок Иф или во дворец Рюритания к Ришелье, профессору Мориарти и Руперту из Хентцау[108]. Раз уж в дело вмешалась литература, и такое запросто могло произойти.

Он попросил телефонную книгу и отыскал номер баронессы Унгерн. Потом, не обращая внимания на девушку, зашел в телефонную кабинку в холле и побеседовал с баронессой, которая назначила ему встречу на следующий день; После чего Корсо набрал толедский номер Варо Борхи. Но его телефон не отвечал.

По телевизору шел фильм с выключенным звуком: Грегори Пек среди тюленей, драка в танцевальном зале какой-то гостиницы, две шхуны бок обок летят на всех парусах куда-то на север, к настоящей свободе, которая начинается в десяти милях от ближнего берега. А по эту сторону телевизионного экрана на ночном столике несла караул бутылка «Болеа», и содержимое ее давно опустилось ниже ватерлинии. Бутылка стояла между «Девятью вратами» и папкой с рукописью Дюма и напоминала старого пьяницу гренадера, который готовится к жаркому бою.