Клуб Дюма, или тень Ришелье

– Да, но мастер, по видимости, воли себе не давал – что и понятно, если учесть тему книги... – Он посмотрел на Корсо. – Взгляните на обложку! Кожаные переплеты шестнадцатого или семнадцатого веков таят в себе такие неожиданности... Картон, шедший внутрь, изготавливался из нескольких слоев бумаги, промазанной клейстером и затем спрессованной. Иногда в дело шли корректурные оттиски той же книги или более ранний печатный материал... Так что порой такие переплеты представляют собой большую ценность, чем то, что они призваны защищать. – Он указал на бумаги, лежавшие у него на столе. – Вот, полюбуйтесь. Расскажи ты, Пабло.

– Буллы Святого крестового похода одна тысяча четыреста восемьдесят третьего года. – Пабло Сениса похотливо улыбался, словно говорил не о мертвых бумагах, а о порнографических изданиях, от которых вскипает кровь. – Буллы эти отыскались в переплете сборника документов шестнадцатого века, не представляющих особого интереса.

Педро Сениса продолжал внимательно изучать «Девять врат».

– С переплетом, кажется, все в порядке, – сказал он. – Любопытная книжица, правда? Пять полос на корешке, вместо названия загадочная пентаграмма... Торкья, Венеция, тысяча шестьсот шестьдесят шестой год. Вполне возможно, что и переплет делал он же. Красивая работа.

– А бумага?

– Сразу видать, с кем имеешь дело, сеньор Корсо! Хороший вопрос. – Переплетчик провел по губам кончиком языка, точно старался дать им хоть каплю тепла. Потом взял книгу, прижал нижний угол большим пальцем и веером выпустил из-под него страницы, а сам внимательно прислушался – то же самое проделал Корсо, когда был у Варо Борхи. – Превосходная бумага. Никакого сравнения с нынешней целлюлозой... Знаете, сколько лет в среднем живут современные книги?.. Скажи ты, Пабло.

– Семьдесят, – сообщил его брат с такой злостью, словно виноват во всем был Корсо. – Каких-то жалких семьдесят лет.

Старший брат искал что-то среди лежавших на столе инструментов. Потом схватил толстую линзу и поднес к книге.

– Пройдет сотня лет, – пробормотал он, прищурив глаз и рассматривая на просвет одну из страниц, – и почти все, что мы сегодня видим в книжных магазинах, исчезнет. А вот эти тома, напечатанные двести или даже пятьсот лет назад, будут пребывать в целости и сохранности... Ведь нынче у нас такие же книги, каков и сам наш мир, – каких мы и заслуживаем... Правда, Пабло?

– Дерьмовые книги на дерьмовой бумаге. Педро Сениса одобрительно кивнул головой, не переставая изучать книгу через лупу.

– Известное дело! Бумага из целлюлозы желтеет и становится ломкой, как облатка, она недолговечна. Она стареет и умирает.

– А вот с этой такого не случится, – заметил Корсо, показывая на книгу.

Переплетчик продолжал рассматривать страницы.

– Бумага из чистого льна, как и велел Господь. Добрая бумага, ее делали из тряпья, она не подвластна ни времени, ни человеческой глупости. Нет, я не вру. Лен Самая настоящая льняная бумага. – Он оторвал глаз от лупы и посмотрел на брата. – Знаешь, очень странно, конечно, но это не венецианская бумага. Толстая, пористая, волокнистая... Может, испанская?

– Валенсийская, – ответил тот. – Из Хативы.

– Точно. Одна из лучших в Европе той поры. Возможно, печатник заполучил импортную партию... Этот человек делал свое дело как следует.

– На совесть, – уточнил Корсо. – Что и стоило ему жизни.

– Профессиональный риск. – Педро Сениса взял мятую сигарету, предложенную ему Корсо, и тотчас закурил, безучастно покашливая. – Что касается бумаги, то вы отлично знаете: как раз тут обмануть трудней всего. Вся бумага изначально должна была быть белой и одного качества. Потом страницы желтеют, краски выцветают, меняются... Здесь и можно заметить подмену... Хотя, конечно, новые страницы легко испачкать, протереть слабым чайным настоем – и они потемнеют... Коли берешься реставрировать книгу или добавить недостающие страницы, чтобы они не отличались от подлинных, надо помнить о главном – все в книге должно остаться единообразным. То есть главное – детали, мелочи. Правда, Пабло?.. Главное – детали...

– Итак, ваше заключение?

– Если отбросить нюансы, по которым только и отличают невозможное от вероятного и точно установленного, мы сказали бы, что переплет книги может относиться к семнадцатому веку... Это отнюдь не значит; что и страницы, весь блок изначально принадлежали этому переплету, а не какому-то другому; но будем считать это само собой разумеющимся. Бумага... По всем признакам она схожа с партиями бумаги, происхождение которой безусловно установлено; и с большой долей вероятности можно отнести ее к той же эпохе.

– Так. Переплет и бумага – подлинные. А текст и гравюры?