Клуб 'Эсперо'

Да, смахивало на донос, можно было, конечно, и под таким углом посмотреть, но тогда об этом как-то не думалось. Они с Линевым сочиняли свою ябеду вдохновенно, в братском единении, почти в любви, и даже на праздничном вечере, хотя повздорили из-за плаката с пальцем, успели пару раз обменяться заговорщицкими взглядами: дескать, будет им, голубчикам, на орехи! Зато после, в губчековском подвале, когда все мысли были о Казарозе, только о ней, это дурацкое перемигивание казалось отвратительным, оскорбляющим последние минуты ее жизни.

Великая и благая надежда подвигла доктора Заменгофа на создание эсперанто. Но что толку, если люди, с детства говорящие на одном языке, не в силах пока понять друг друга?

А на каком языке говорят с мертвыми?

Днем снова привели в ту же комнату на втором этаже.

- Ну вот, - сказал Караваев, - теперь можно и покалякать. Не вспомнили, при каких обстоятельствах познакомились с гражданкой Казарозой-Шершневой?

Семченко в нескольких словах рассказал, как было дело, и увидел: не верят.

- Если так просто, - усмехнулся Ванечка, - почему вчера не стали рассказывать? Или ночью придумали? А я сегодня с утра потолковал кое с кем в редакции и любопытная, знаете, выяснилась подробность. Оказывается, вы приглашали коллег в Стефановское училище послушать Казарозу еще до того, как встретились с ней в театре. Значит, были уверены, что она вам не откажет. Откуда такая уверенность? Может, раньше тоже встречались, не только в театре?

- Я уже сказал: в Питере, в восемнадцатом году.

- Слушай, Семченко, - предложил Караваев, - давай-ка по-хорошему. Чего комедь ломать? Ты в городе человек известный, отзывы о тебе самые положительные. И ребята есть, которые с тобой на глазовском направлении воевали. Веньку Леготкина из угрозыска знаешь? Он за тебя всем нам головы поотрывать грозится.

- Дерьмо он, ваш Леготкин, - сказал Семченко. - Всю прошлую зиму в агитотделе просидел. Герой! Листовки сочинял да бутылки из маузера кокал.

- Ну, это другой разговор. Короче, знают тебя за честного борца.

- Что ж вы меня держите тут вместе со всякими контриками?

- А ты не обижайся, - посоветовал Караваев. - Сейчас обижается знаешь кто? Враги. А мы с тобой права не имеем обижаться. Посадят меня завтра на твое место, нисколько не обижусь. Не веришь?

- Не верю, - сказал Семченко.

- Честное слово, не обижусь. Потому что момент, сам понимаешь, тяжелый. Какие могут быть обиды? Разберемся и отпустим, если ошибка вышла. А Пустыреву я лично доложу: ошибка, мол, и вы товарищу Семченко доверяйте по-прежнему, как доверяли.

- Переписка у вас в клубе как организована? - спросил Ванечка.

Семченко объяснил, что в централизованном порядке: письма обязательно отправляются с печатью клуба, которая хранится у секретаря, причем текст пишется в двух экземплярах, и копия навечно остается в клубном архиве. Этому порядку Семченко хотя и подчинялся, но не одобрял его - канцелярия у Багина, как в губернской управе.

- Смотри-ка, обзавелись! - удивился Караваев. - И чего вы пишете-то друг другу?

- На ихнем эсперанто что ни напиши, - вставил Ванечка, - все будто со значением выходит, всякая чепуха.

- Потому и пишем.

Семченко давно догадался, что на чужом языке, полупонятном, любая мысль весомее кажется, чем на своем, родном, ведь ее через труд понимаешь, через усилие, и относишься к ней серьезнее. Действительно, что ни напиши, все как откровение.

- На печати вашего клуба изображение пятиконечной звезды в круге и латинская надпись "эсперо"? - продолжал спрашивать Ванечка. - Правильно? Так вот, письмо с такой печатью было нами обнаружено при обыске на петроградской квартире Алферьева. Он же Токмаков, Струков, Инин.

- Письмо на эсперанто?

- Да уж не на церковнославянском... Мне его перевели.

- И о чем оно?

- О правилах написания на эсперанто русских и польских имен собственных. Но, возможно, это шифр... Вот, взгляните.

Семченко понял лишь отдельные слова, но почерк показался знакомым. Текст пестрел звездочками, которые, повторяясь внизу, под чертой, отсылали к сочинениям доктора Заменгофа и указывали номера страниц.

- Посмотрели? - Ванечка отнял письмо. - Как по-вашему, почему оно без подписи?

- Если письмо отправлено через клуб, отправитель может и не подписываться. Оно выражает общее мнение членов клуба. Достаточно печати.

- Кто из ваших активистов мог его написать?

- Не знаю.

- И это еще не все, - неумолимо продолжал Ванечка. - У того же Алферьева найдено было другое письмо, и тоже на эсперанто. Автор его пытался выяснить положение дел в центральных органах партии правых эсеров. Судя по вопросам, оно написано весной этого года. На нем ни подписи, ни печати. Но можно предположить, что отправитель живет в местах, находившихся под властью Колчака.

- Конверты сохранились?

- Если бы! Правда, я узнал, что одно из писем - неизвестно, какое именно, было передано Алферьеву из "Амикаро".

Что это такое? - поинтересовался Семченко.

- Петроградский клуб слепых эсперантистов. Года три назад он вел там кружок мелодекламации на эсперанто. Алферьев - бывший артист.